Леся Українка - Том 11

что я «хочу/» помяить; я пѳютараюсь объясянть его, насколько в силах зго сделать при иомощи одних только сдов.

Виддте ли5 у меня до сих пор всякое шспоминание о там связашэ с болью, все равно светлое ли само по себе или мр.ачное., а между тем, когда бывают дни, что я мало вспоминам отвлекаюсь чем-нибудь или меныне чувствую эгу божь, я по^ему-то готова упрекать себя точно в ка-кой-то измене. Отчего ото? Ведь он нросил памяти, а не мучевдш? Он лшбил мой «стюицизм» и не переносил «ма-лодушия». Думая об этом, я начинаю приучать себя думать без боли, уверяя себя, что это малодушие, недостой-ное его памяти, имендо эта болезпенная память,— так было сегодня, но это было еще больнее. Иногда я думаю, что это всегда будет так, и вот гогда я и говорю, что даже при условди отого мучення я х о ч у этой памяти не только потому, что он просил, не только потому, что ина-че я не могу (Вы совершенно нравьт, что я и не могла бы забытъ, если бьі и хотела), но именно сознательно хочу. Ведь если истинная любовь должна быть сознательна, то и память о ней должна быть такою. Разве нет?

Может быть, так больно именно потому, что последние картины особенно врезалдсь в память, а они страшны, да, не только печальны, но страшны, просто не поддаются описанню. Ведь болезпь подчас изменяла его так, как даже самая смерть не изменила, он подчас становился совсем другим, как будто даже чужим. Да, были моменты, которые даже я хотела бы забыть, если бы могла, так они нёвыносимы. А между тем, когда я интенсивно начну думать о нем, я непременно, против воли, и на них останав-ливаюсь, и эю так ужасно, как будто я с ума схожу,— я как-то вдруг теряю ясность мысли, мне почему-то все на-чинает казаться призрачным, и люди, и обстановка, и я сама... вот и теперь так, я даже не уверена, точно ли пишу Вам, а между тем, я же это вижу.,. О, простите, это ужасно,

зачем я это говорю? Да, да, я знаю, это, как часто было, даже беспрерывно, первое время, теперь реже, но все же возвращается...

Нет, не бойтесь, я уже взяла себя в руки и заставила думать нормальнеє. Видите ли, я не всегда такая как сегодня, так жить бьіло бы совершенно невозможно. Я даже бываю иногда весела, чувствую и свои и чужие радости и печали, но вот иногда надвигается вот эта какая-то туча, и тогда все такое странное и страншое. Но это не всегда, нет, не всегда. Вот в эту ночь мне снилось, что он воз-вратился и опять жив, что это я оживила его, что мы вместе живем, но очень больны оба, что ои все в чем-то упрекает меня, сердится, что у меня єсть и другме симпатин, интересы, привязаииости и мысли, кроме заботы о нем: все это так не нахожо на бывшую действитель-ность,— ои ведь никогда пе делал мне таких упреков и не заявлял таких требований, и мне тяжело бьхло видеть его таким. Потом Ваше письмо рассеяло это впечатление, я пошла к морю, вспомнила Ялту, Крым и все, что мы там видели вместе, и я вместе с Вами находила, что такая па-мять может быть светлой. Но над вечер опять мьісли пошли обычным порядком, и вот Вы видели...

Но об э т о м не надо говорить, если даже думается.

Иногда, даже долго-долго, я бываю совершенно нормальна и спокойна, даже бывают очень ясныс, даже счаст-ливые мипуты. Я говорю ото, чтобы Вы знали, что я не всегда так песчастпа, как теперь.

Я, кал^ется, тогда поточно написала о «враждебиости» моих близких. Я не думаю, что они сознательно враждеб-ны к его памяти вообще, только спедиально к м о е й па-мяти о нем, и в этом, м[ожет] б[ыть], невольио виповата отчасти и я сама, т[ак] к[ак] первое время не всегда успе-вала скрыть резкие проявлення моей печали, пугала этим и заставляла жалеть их, зачем допустили меня до этой «жертвы», как опи это называют. Но, конечно, тут не было жертвы,— я же просто сама не могла бы иначе поступить, чем поступила. Некоторые, правда, не только не видят пикакой жертвы, но, напротив, видят эгоизм в том, что я, забывши о других своих обязанностях, о людях, которые мепя любят, поставила па карту своє здо-ровье «ради личного дела»,— может быть, эти больше пра-вы, но я хотела бы знать, сказали бьт они то же самое, если бы это был не друг мой, а муж, брат или отец?

Пожалуй, нет,— а если так, то они не правы, т[ак] к[ак] требуют от меня чего-то сверхчеловеческого.

Впрочем, все это я усмотрела из бегльтх слов, полу-слов и т. д. и, м[ожет] б[ыть], наполовину ошибаюсь. Да и вообще я не думаю, что все мои близкие так относятся, напр[имер], моя сестра, которую Вы знаете, совсем не так относится, она ведь сама его знала и ценит память о нем. Вы правы,— кто его знал, тот не может думать теперь о нем дурно. Но даже и с теми, кто знал, я не могу так говорить, как с Вами теперь, я чувствую, что все-таки его память Вам ближе, чем им. Что касается его теток, то я под конец ближе узнала их, и мы были в хороших отно-шениях, особенно с Соф[ьей] Вас[ильевной], но я все же не очень близка с ними. Раныпе они были слишком не-справедливы ко мне и доставили нам обойм много-много тяжелых минут. Да просто, если бы не они, я прожила бы с ним всю последнюю зиму, а не два месяца только,— они примирились во мне с сиделкой, а не с другом, они почти до последней минуты не верили миє, я это видела. Бог с ними, они слишком песчастпы, чтобы сердиться на них; мне только больио, зачем ему стольно лишних страданий причинено, хотя это уже и копчено совсем. Его отец гораздо больше понимал нас, и если тоже бывал ви-новат против сына, то против меня никогда и ни в чем, да и випу против сына он искупил страданием — не мне судить его.

Если я говорила, что, пожалуй, я покажусь Вам стран-ной и мало симпатичной, то это потому, что много раз встречала у людей, вообще очень умных, хороших, отзьів-чивых, неумение или нежелание понимать такие отноше-ния, о каких я писала