Віктор Ткаченко - На Юг, Віктор Ткаченко

Освальд взял из рук француза папиросу и, сделав затяжку, глянул на него из-под лобья. — Что ты тут забыл? — Пришёл предупредить тебя, конечно.

— О чём?

— Будь сегодня аккуратен. Сегодня замечательный день, но несмотря на все пожары от этих бунтов, для тебя он будет очень тёмным. А мне нельзя допустить, чтобы ты умер... или героически погиб. Ты ведь сенатор, — сказал француз.

Освальд сделал ещё одну затяжку и набрал воздуха в лёгкие, чтобы выдать ему величественный ответ о том, как он ему не нужен и как ему хорошо с Милой, но по случайности дым попал в глаза, и он зажмурился на секунду. Француз исчез, как всегда.

Он вернулся к Миле и Оделии. Они стояли напротив окна и, кажется, уже совсем не интересовались трупом и делом потрошителя. Они смотрели вдаль.

— Что там, фрау? — спросил он.

— Кажется, эта толпа идёт на нас.

За окном шла толпа человек двести с факелами, измазанных воском и углём, все в тряпье и обносках, но с большим количеством драгоценностей на пальцах, шеях и руках.

— Мародёры и бунтовщики, — тихо сказал Освальд.

 — Кто там идёт первый, зазывает их? — спросила Мила.

— Это Самуэль, — ответила Оделия.

Самуэль шёл и кричал, распространяя по району небылицы о благосостоянии, которое сегодня упадёт на мир, зазывая свергнуть всё правительство и пойти маршем на Берлин, чтобы вернуть Германии её германственность. — Мы племена готов и гуннов, и мы жаждем крови, мы жаждем справедливости! Нет империализму! Победа за нами! — кричал он.

— Откуда ты знаешь этого кретина? — спросил Освальд.

— Да так... виделись в баре, он подкатывал.

— ПЕЙТЕ, ВСЕ ПЕЙТЕ! — кричал он, раздавая бочки с дешевым вином толпе, чтобы раззадорить её, сделать толпу более развратной, более податливой и мягкой. Он хотел, чтобы толпа стала его девушкой для осеменения, чтобы с её помощью насладиться и добиться процветания своих личных мотивов. В его руках были деревянные ножки от стола, сверху с гвоздями и горящие от воска — они шли жечь музей.

— Нам нужно уходить отсюда, — сказал Освальд.

— Да, тут я согласна, — сказала Оделия, собирая бумаги.

Через несколько минут они уже были на западном выходе музея. Там был маленький лес или роща с длинными деревьями и тропинкой в тёмный район королевских садов. Красивое зрелище. Мила и Освальд первыми покинули здание и, держась за руки, быстро уходили с территории комплекса. Оделия из-за большого количества документов просто не видела, что перед её ногами, и опаздывала, не успевая догнать их. Марман не помог ей и просто сбежал домой к своей мамочке на макароны с сыром.

Мила ускорилась и потащила за собой сенатора. Ей точно не хотелось, чтобы они погибли, они не оборачивались, особенно когда услышали крики этих вооружённых людей. Им стало страшно, я могу их понять. Так же они совсем не услышали, как упала Оделия возле выхода, больно прокатившись коленями по ступенькам, и в моменте у неё помутнело в глазах.

Тут перед её глазами и появился Самуэль с несколькими своими приспешниками.

— Я буду стрелять, ещё один шаг... и я буду стрелять, — сказала она.

— Стреляй, но ты же знаешь, какой будет исход. Мы сделаем с тобой всё то, что делал и потрошитель, мы освободим тебя от оков капитализма и империализма. Мы...

— Да заткнись ты уже, слушать тошно.

— Ладно... парни, возьмите её, — сказал он.

Оделия навела свой револьвер на парней и начала с выстрела в воздух. Это затормозило их буквально на секунду. Эта секунда дала ей понять, что она может закрыть дверь изнутри и выйти через другой вход, но просто убежать она не сможет, значит, надо отойти назад.

 — Бум, бум. — Пара выстрелов, и пара людей лежала под ногами у Самуэля, но ещё пара схватила её за руки, как Христа растягивая перед этим евреем.

— Вот ты и попалась, — сказал он.

— Пфф, — она плюнула ему кровью в лицо.

— А знаешь, мне это даже очень нравится. Я помню тебя, ты мне ещё в баре тогда понравилась. Что такая юная девушка делает так далеко от дома в этом музее? Решили поживиться нашей добычей?

— Там наверху труп потрошителя, — сказала она.

— И что нам до того трупа? — смеясь, ответил Самуэль.

Они взяли и понесли её наверх. Жизнь, уходя от входа, всё дальше отдалялась от Оделии. Она и подумать не могла, что какая-то лишняя минута даст этим насильникам возможность завладеть ею. Документы по делу Потрошителя стали её гибелью. Всё, с чего это началось, пришло к своему завершению.

Проповедник равенства и экстравагантных коммунистических идей, несмотря на розыск и повсеместные пожары, только набирал невиданную популярность. Даже его самые «верные» приспешники не любили его, поддержка шла лишь от пропаганды честолюбия в отношении новой власти Ганновера, власти бунтов, насилия, смерти и пожаров.

— Мы владыки смерти! — безумно кричали они, маршируя по улицам.

Оделия потеряла сознание на несколько секунд, и к ней подошёл Епископ, обёрнутый мантией Христа и сопровождаемый женщинами среднего возраста, держащими на руках маленького Винфрида.