Віктор Ткаченко - На Юг, Віктор Ткаченко

К Освальду и Миле подошёл миловидный пьяный мужчина с графином спиртосодержащего напитка высокой процентной составляющей. Освальд поклонился в сторону и потянул туда же руку миловидной Милы, чтобы уклониться от сказочных диалогов с этим джентльменом.

— Извольте, герр и фрау, извольте, можно минутку вашего внимания? — насыщенно вызвался перед ними этот пьяный господин в лохмотьях.

— Нет, — кратко ответил Освальд.

— Подожди же, милый, давай его выслушаем, — сказала Мила.

Глазки-то загорелись у господина, и пальцы сжались на ногах от этих слов. Ботинки его давно приняли форму ступней, а подошва совсем отпала. Вся кожа господина была повязана марлей, и местами из-под лохмотьев выступали разные рваные ранки, которые будто светились от темноты, пропуская свет. Кожа его была похожа на пожеванную шкурку от курицы и вызывала странное ощущение неприязни, от которого хотелось просто уйти. Но Мила была не из робкого, как говорится, десятка.

— Осмелюсь к вам, герр и фрау, обратиться с разговором приличного толка. Винцент, такая фамилия моя. Осмелюсь узнать, что вы служитель люда народного?

— Да, я сенатор.

— Оу, да-да-да, я вас где-то видел в газетной печати. Помощь бездомным и также дело… как оно, а, точно, дело о Потрошителе Яммера. Как оно движется? Мы все боимся, милостивый герр сенатор.

Освальд покачал головой и взял кусочек сыра с блюда проходящей официантки. Рассасывая сырный кусок, он спросил:

— Что вам нужно, герр Винцинт?

— Так я и знал, так я и думал, милостивый...

Господин начал заикаться и топтаться на месте в собственном диалоге. Он словно боялся что-то сказать, что-то спросить и узнать. Он не был таким похабным и наглым бомжем, как другие изрядно просящие и не работающие. Его руки были украшены мозолями, а куртка накрыта слоем опилок. «Наверное, он работает на складе», — подумала Мила.

— Извините, простите, герр сенатор, бедность — это не порок... — сказал он, заикаясь и перебирая пальцы от волнения.

— Знаю я, что и пьянство с наркотической зависимостью не является добродетелью мира людского... Но нищета души человеческой является истинным бичом сегодняшнего мира. Вот... вам не приходилось просить человека о помощи, изначально зная, что человек не протянет эту руку помощи? Ведь зачем ему определять вам руку помощи, выделять деньги и время на вас, если он знает, что вы ему ничего никогда не сможете дать?

— Случалось такое, но всегда человек может рассчитывать на помощь. Ведь у него есть какая-никакая семья и друзья. Финансовая подушка присутствует у каждого, просто не каждый о ней догадывается, — ответил Освальд.

— Да, надобно, чтобы всякому человеку можно было куда-то пойти, укрыть ноги от дождя и отрезвиться от пьянства и пороков. Когда сын мой, родной, был на войне потерян, 30 лет назад, не было так... про философию... не так, герр... ну ничего, ничего.

— Вы потеряли сына на Франко-прусской войне? — спросил Освальд.

— Да, его тело мне не вернули. Я не знаю... я не знаю, где он, оттого и помощь, помощь мне не нужна. Только лишь маркой помогите на пару бокалов спиртного, да я пойду дальше горевать по своей утрате неопределимой.

— Так, может, он жив? В какой дивизии он служил? — спросил Освальд, намереваясь раскусить старого подлеца, ведь часто кто после войн, даже спустя десятилетия, хотел омрачить потери немцев и нажиться на героизме людей к ним не причастных.

— Он... он был...

Тут мимо этой чудотворной компании прошла другая компания из трёх более пьяных компаньонов.

— Шнапса! — кричал один из них.

Официантка набрала как можно больше закусок на противень, чтобы смочь унести закуску для тех господ. Бутылка шнапса полетела к ним на крыльях.

— Так, герр, вот его фото. Он был в дивизии полковника Петра Лоунферца, 5-й полк, 8-я рота, — сказал пьяный господин, перетирая кожу на пальцах.

Освальд услышал это и взял Милу за руку. Та заметила сильное сжатие руки своим милым.

— Нам пора. Мне жаль вашего сына, — ответил Освальд.

Они быстро, почти бегом, забежали в театр, ведь вход был совсем рядом. И, расположившись в ложе, уже далеко от мрачного измученного и пьяного старика, они ощутили покой, который чувствовался в воздухе. Но напряжённые глаза Освальда начали у Милы вызывать вопросы.

— Так кто это был?

— Я его не знал.

— По твоей реакции не скажешь.

— Он очень похож на одного человека.

— Откуда тогда? С войны?

— Я не знаю, как тебе сказать…

— Милый, ну я же тебя приму любым, какой ты есть.

— Там был наш капеллан, капитан именно нашего батальона. Он героично погиб в первый день битвы при Седане.

— А как это было?

Освальд намотал голову холодным слегка промоченным платком и разложился в стуле, выдерживая паузу.

— Его убили французы. Он нёс протестантский крест, у него не было оружия, а они его убили, — ответил Освальд.