Віктор Ткаченко - На Юг, Віктор Ткаченко

— Дочь моя, — промолвил епископ.

Он одной рукой поднял хрупкую Оделию и сам перед ней встал на колени. Оделия почувствовала, как по бокам её держат две чёрные сестры и сажают на лавку. Епископ снял её туфли. Изувеченные мозолями и измазанные асфальтной копотью ноги после долгого дня совсем имели неприметный и ужасный вид. Тогда он, мужчина в белом плаще и шляпе, с такими же величественными белыми мотивами как и его регалии, стал омывать её ноги.

— Нет, нет, что вы, не стоит, — сказала Оделия.

Епископ приподнял голову и уронил шляпу, взглядом показав, что ему не важна шляпа.

— Так надо, дочь, — тихо ответил он.

Протирая ноги несколькими белыми полотенцами, он поставил её ногу на своё колено, чтобы довести их до полной сухости, чтобы молодая фрау не простыла. На замену туфлям на шпильках ей принесли пару чёрных лакированных ботиночек.

— Не жмёт? — спросила женщина в чёрном и маленьких круглых очках, смотрящихся как у крысы.

— Нет, спасибо, всё хорошо.

Оделия почти потеряла дар речи и не понимала, что происходит. Ей были непонятны мотивы этих людей, и она искала подвох. Она тихо спросила у епископа:

— Кто эти женщины? Почему они… почему они все в чёрном?

— Я… милая дочь, Франц Кресс, епископ этой церкви… А эти пожилые женщины — это вдовы, вдовы тех, кто сложил свои головы на войне 1870 года. Война, как и всё, остаётся в руках Господа нашего, и эти сотни женщин, 30 лет назад, не дождались своих мужей. Теперь их единственная задача, как и моя, — это делать добро для тех людей, которые остались в их жизни, уповать и надеяться на лучшее и, конечно, действовать, — сказал епископ.

После своей довольно короткой, но объясняющей речи, Франц Кресс улыбнулся Оделии. Она была будто под хмурым, под двойной дозировкой хмурого. Она улыбнулась ему в ответ. Он подал ей руку и тихо поднял с сидений.

— Пойдём, сейчас начнётся проповедь, — сказал он.

Чёрные вдовы на краях церкви расставляли сотни свечей в память о своих мужьях, братьях и даже детях. Они освещали эту церковь. На втором этаже, на маленьком балконе, одна из них играла на органе расслабляющую музыку, а вокруг собирались другие вдовы, чтобы начать петь. Они готовились, улыбались друг другу и хлопали по плечу.

— Как у тебя дела, Брунхильда?
— Хорошо, а у тебя, Гера?

Звук органа, церковный хор и тысячи свечей давали жизнь. Слёзы по умершим объединяли и давали такую силу... Или, может быть, это сам Господь спустился и смотрит с внутренней стороны крыши на них, рукой помазая каждого, кто пришёл сегодня.

— О Господь… мой Господь, — зазвучали скрипки, и епископ будто превратился в самого Вагнера, описывающего и дирижирующего струнным оркестром.

Оделия прошла через врата и поставила свечу за своего мужа. Она промолвила лишь пару слов: «Я отомщу за тебя», — сказала она и развернулась. В глазах епископа она увидела доброту и покой, струны скрипок и органа играли. "Что за дивные скрипки," — подумала она. "Что за звук... О, и вы, читатели? ВЫ СЛЫШИТЕ ЭТО? Это же просто божественно, неописуемо прекрасно, как чёрные вдовы владеют инструментом под названием скрипка 100 из 7. Модель, возможно, такая."

Оделия, уходя с утренней службы, чувствовала расслабление и лёгкую усталость. Её ноги были словно подкошены, и ангелы помогали ей переместиться ближе к поиску Урмана. Дело двигалось ближе к дню. Дом Урмана был велик, точнее, как не его дом, а его квартира в этом доме на третьем этаже. Три балкона выходили на разные стороны улицы, описывая всё величие пейзажа, и уже стандартные для этого типа домов гарпии на подоконниках.

Оделия поднималась на третий этаж нехотя, словно её что-то отталкивало от квартиры следователя, какая-то тёмная и более сложная тема. Дверь в квартиру была не заперта, и виднелась маленькая щель.

— Есть кто дома? — спросила Оделия.

В ответ тишина.

Оделии уже не терпелось достать все ответы на свои вопросы, и она знала, что Урман к чему-то может привести. Слишком много совпадений, он как-то связан с убийством.

— Урман, я захожу, я вооружена, — сказала Оделия.

Конечно, она была не вооружена и довольно слабой девушкой. В руке она зажала перьевую ручку и медленно открыла дверь.

Перед ликом Оделии высветлилась довольно чистая квартира, по полу гулял сквозняк, и откуда-то далеко звучал скрип по дереву. Она пошла дальше по коридору, сопровождаемая старыми фотографиями семьи Урмана: его дети и жена. Первой комнатой по пути была кухня, оттуда пахло ещё не выветрившейся мясной вырезкой и квашеной капустой — семья Урмана не доела свой ужин. По мягкому ковру прямо перед ней была гостиная.

— Блять...

Перед Оделией предстали три спящих тела: жена Урмана и двое его детей. Только глаза были открыты, а из ртов ранее сочилась пена, теперь она засохла.

— Мда... вряд ли у вас у всех была эпилепсия, — сказала Оделия, быстро осматривая комнату.

Стол, сервиз, ещё портреты, два крытых импортных кресла из Франции и коллекция античных фигур из Италии. Забавно, откуда у госслужащего деньги на всё это.