Віктор Ткаченко - На Юг, Віктор Ткаченко

Третья глава, и вы могли бы меня спросить, откуда взялся этот настоящий пастырь и проповедник раннего социализма в его не очень человеческой форме. Я смею вас уведомить, хахахах, скорее нет… представить герра Самуэля Шмидта.

А теперь, мои маленькие, следите за моими руками, нежно тусующими карты жизни. Только… не запутайтесь, пожалуйста.

Герр Шмидт, ясно протежируемый последователями красной чумы, брал голос за разные темы перед разными политическими группировками. Ему нравилось болтать относительную чушь и казаться, как говорится, самым умным в кабинете. Но, как говорится, надо быть, а не казаться. И, кстати, Самуэль от Самуила - сын Израиля. Герр еврей. В 19 веке, как националисты, так и коммунисты не могли терпеть евреев в своих рядах. Так что дальнейшие его проповеди прошу воспринимать без накала, дорогие мои читатели. Отнеситесь к ним серьёзно и будьте крайне осторожны, чтобы не подцепить красную чуму.

— Нет истин, способных запросто скрыть мотивы своих намерений, — тихо сказала Оделия.

Самуэль продолжал толкать речь на площади:

— Товарищи, что мы скажем новому политическому истеблишменту? Что нам нужно больше работать для их благополучия? Или мы хотим, чтобы они вернулись и вспомнили, что такое уголь и сталь, кровь и пот? Дорогие мои, вот передо мной ряды детей, дворовые, с детдома, с семьями и без, без пальцев и рук, хромые, больные. Двенадцатилетние дети трудятся по 15 часов в сутки без выходных. Господин Иммерман не может платить им больше, знаете? Он прикрывается законами о детском труде. Так может, нам стоит сменить эту голову и законы? Отрубить гаргоне средство существования?

Самуэль не на шутку взбудоражил толпу популистскими речами. — Миру мир, работе хлеб! — скандировала толпа.

— Забастовка! Забастовка! Забастовка!

Кажется, ещё чуть-чуть, пару голодных дней, и толпа пойдёт сносить всеми так любимый сенат. Под крики толпы оратора подозвала к себе фигура в плаще и серебряной маске и что-то сказала на пару слов. После чего дала отмашку вернуться к людям.

— Что ж, ладно, на сегодня хватит, увидимся на следующей неделе, — сказал Самуэль и сделал низкий артистичный поклон.

Оратор подошёл к фигуре и получил довольно толстый конверт с бумажными марками.

— Вот это я понимаю, верный и точный бизнес, — сказал Самуэль.

— Тише, толпа не так далеко, чтобы добавить твою голову на вилы, — ответила фигура в маске.

— Всё хорошо, они получили свою дозу эндорфина. Теперь мастурбировать и спать, мастурбировать и спать. Ха-ха-ха, — сказал Самуэль, снова протирая себя марлей от пота.

Толпа начала расходиться по своим делам: работа, дом и всё то, что мы обычно так любим или можем представить, что делают люди этого времени.

Оделия забрела в небольшой паб на углу улицы Мартина Лютера, решив скрасить сложные рабочие моменты в полицейском участке. Её мучили мысли о трёх ублюдках: Картмане, Мармаре и Урмане, и их намерениях в этом деле. Почему они так бессовестно выполняли свою работу - из-за халатности или материального мотива?

— Что вам? — перебил мысли инспекторши Герр Наливайка.

— Мне… соды… газировки, — ответила Оделия.

Герр Наливайка взглянул на падшую от проблем и сложностей женщину, на её лёгкие морщины, явно не от улыбки.

— Понял, 200 бурбона, за счёт заведения.

Заведение было почти пустым из-за рабочего времени. Может, Герр хотел скрасить вечер в виде уставшей девушки, или у него была какая-то более пикантная цель.

Тут дверь паба резко открывается, и заходит тот самый недавний оратор Герр Самуэль Шмидт.

— Кхе-кхе, два стакана виски по 150, — покашливая, сказал Самуэль.

Усевшись через одно место от Оделии, он попросил:

— Воды, дай воды, пожалуйста. Мне нужна вода.

— Держи стакан, — ответил владелец паба.

Самуэль взял стакан воды, вылил треть на свой марлевый платок и начал протирать им лицо. Протирая лицо, он расстегнул пуговицы своей темно-коричневой жилетки и стал протирать подмышки этим платком, смотря сквозь бармена на бутылки элитного алкоголя.

— Хорошая сегодня погода, да?

— Да, вполне неплохо, — ответил бармен.

— Я вот сегодня опять толкал речь и даже горло не болит от влажности. Это праведность идей бога и нашей партии помогли мне сегодня, — сказал Самуэль, выложив свой платок на стойку.

Он взял оставшиеся две трети воды и разлил их по бокалам с виски.

— Так, трезвее буду. Хехехе.

Оделия, свесив плечи над своим бокалом и уткнувшись в стойку, не сильно желала слушать Шмидта. Но он такой человек, наверное, не сильно любим мамой в детстве, ему нужна большая дозировка внимания.

— А вы? — хлопнув по стойке и перевернув один из стаканов, сказал Самуэль.

— Что я? — ответил бармен.

— Да не ты, вы, фройляйн. Вы были на моей речи, вам понравилось? Я был сегодня поистине статным, старался ради вас и партии.