Віктор Ткаченко - На Юг, Віктор Ткаченко

Он попал в ту самую ловушку, когда, считая всех вокруг ниже себя по уровню интеллекта и верности божьим заповедям, сам оказался на задворках социальной жизни. Постоянный страх одолевал его, и, пытаясь найти ответы на свои вопросы, он всё чаще стал обращаться к бутылке, выпивая и ища ответ там, где-то на донышке.

«О, где же моя единственная и неповторимая фрау!» — кричал он где-то глубоко в мыслях. Да, вы, конечно, спросите опять про Монику, но это была минутная слабость, грех, от которого он сейчас не может отказаться.

«Вот бы мне такую, как Оделия, она бы лучше готовила, не то что секретутка Освальда», — думал он наедине. «А может, сенатор её трахал, а вдруг у него всё лучше получалось, и она скучает по нему?» — раздирающе кричало в его голове во время секса с Моникой. Он всё сильнее сжимал её правую грудь. Как только он видел, что её соски набухают от возбуждения, сразу же бил их кулаком с размаху, ибо негоже перечить самому господу богу и издавать греховные мысли в человеческие физические проявления.

Мысли ели Конрада намного быстрее, чем француз пилил своими шутками и познаниями сенатора Освальда. Мы подбирались к точке невозврата. Он пил крепкое сухое пойло, что оставляло неприятный аромат на пальто, терзая шлейфом бедный лисий мех на воротнике и давая понять: «У человека явно всё плохо, раз пьёт одеколон».

Но вот подошёл очередной двухстраничный день, появилась явная неохота идти домой в комнатушку к той старушке. Он хотел найти цель в жизни в лице неё, получить ребёнка, словно это орден от комиссара, словно это даст ему стимул жить и развиваться.

А знаете, это даже очень смешно, когда ты сам не можешь обеспечить своё безбедное существование, в голове возникает идея: «Вот появится у меня женщина, и всё будет хорошо», вот «пора жениться уже». Это как спираль регресса: вас затянет всё больше и больше. Если ты сам по жизни неудачник, будь добр, не плодись. Вот наш герой в плаще цвета оливы... Он же Монике ни одно платье не купил, ничего, абсолютно ноль. Его тяготят лишь его цели и проблемы, навязываемые обществом. Смотря на других, он пытается заводить свои часы успехов, которые, по его соображениям, просто никак не могут определяться нормами и моралями человека. У каждого свои часы без зависти.

Останавливаясь перед домом, каждый раз падая на лавку в глупом своём существовании, его тяготила мысль: «Если бы не Винфрид, сейчас бы был там... скоро и повышение подошло бы от комиссара», думал Генрих Гот из «Кригсгофен и компания групп». «Если бы не Отто Гендевальд, еврей... было бы по-другому... Хотя нет... как же я... Во всём виновен потрошитель... Гребаный потрошитель Яммера». Мысли становились всё сложнее, уже прошёл почти год, но ничего не изменилось. Конрад словно каждую деталь помнил, и эта каждая деталь не давала ему уснуть, а колющие соски Моники в спину отнюдь не добавляли никакого отвлечения от этой ситуации.

В очередной раз зайдя домой, он споткнулся об бедного серого кота фрау, сдававшей ему комнату.

— Извините, фрау, — грубо сказал он от усталости в плечах от саквояжа с радио.

— Стой, привет, милый Конрад, — сказала бабка в догонку Конраду и всунула ногу в дверной проём так, чтобы закрывающаяся за спиной дверь его не успела закрыться.

— Что?

— Ты не внёс плату за тот месяц, а уже четвёртое число следующего.

Конрад вылетел на бабку, чтобы Моника не услышала об отсутствии монет на оплату черепицы над головой.

— Что вы, тише, тише, я же... я же платил.

— Нет, вот, у меня всё записано, — шмыгая носом, показала бабка пару стареньких листов с записями карандашом.

— Ну как же, вы не помните?

— Я всё помню, не было, не было, не ври мне и не делай дуру из меня. Я ещё пару мужей могу пережить.

— Ладно, я оплачу обязательно, — уклончиво ответил он, потянувшись к дверной ручке.

— А когда? — преградила она ему путь.

— Завтра, — ответил он.

— Ладно, Бог судья тебе, — сказала бабка и прикрыла дверь.

Конрад зашёл в комнату. Моника сидела у окна и что-то пыталась взять из красных нитей одеяла, используя вместо спиц вилку. Получалось что-то метаморфозное, красное, между ремнём и маленькой кофтой.

Конрад устало бросил саквояж на кровать и сел на стул, потирая виски. День был долгим, а ожидание завтрака у бабки, которой он задолжал, лишь добавляло ему головной боли. Он взглянул на Монику, которая поглощённо продолжала своё странное рукоделие, и ему показалось, что её беззаботность была просто издевательством над его усталостью.

— Что это у тебя? — спросил он, указывая на красные нити, которые она пыталась связать.

— Не знаю, — ответила она, не поднимая головы. — Просто что-то вяжу, чтобы отвлечься.

Его раздражение нарастало. Всё казалось бессмысленным, его усилия — напрасными. Когда-то он был лучшим инспектором в Германской Империи, а теперь — просто жалкое существо, скрывающееся под чужим именем и живущее в нищете. Он понимал, что это не Моника виновата в его бедах, но на кого ещё выместить свою злость, как не на ту, кто была рядом?

— Завтра надо будет опять идти в «Кригсгофен и компания групп», — сказал он больше для себя, чем для неё.