Шевченко Т. Г. - Кобзар, Шевченко Т. Г.

покой.

Чету страдалиц разлучили:

Оксана в доме заперта,

А одинокую слепую

Одеть велели и прогнать

С наказом строгим: не шататься

Вокруг господского двора.

И рада, бедная, была,

Что так сбылося, как мечтала.

«Теперь,- так думала слепая,

Теперь Оксаночка моя

Укрылася от непогоды,

Будет счастливою…» И шла

С любимой песней из села,

Из обновленного села,

Моля небесную царицу,

Да благо дщерино хранит.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Оксана грустная сидит

В роскошно убранной светлице,

Одета бархатом, парчой,

И не любуется собой

Перед большими зеркалами.

Проходят месяцы за днями;

Как панне, все готово ей,

И ходит сторож у дверей.

Сам дидыч сласти ей приносит,

Дарит алмазом, жемчугом

И на коленях ее просит

Не звать ни паном, ни отцом.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Зачем все это?! И рыдала…

Запел весною соловей,

Запел не так, как он, бывало,

Поет пред утренней зарей,

Когда малюточка Оксана,

Пока покоилось село,

Шалашик делает с бурьяну,

Чтоб маму солнце не пекло,-

Когда ходила умываться

Она в долину, и потом

Барвинком, рутой наряжаться,

И ненароком повстречаться

С черночупринным козаком.

Печальный вечер ночь сменила

Еще печальней. Тяжко ей,

Она сидела и грустила

О прошлой бедности своей,

И слышит: песню за оградой

Знакомый голос ей поет

Печально, тихо:

 

«Текла речка в чистом поле,

Орлы воду пили;

Росла дочка у матери,

Козаки любили.

Все любили, все ходили

И все сватать стали,

И одного между ими

Козака не стало.

Куда скрылся, дивилися,

И никто не знает.

Поселился в темной хатке

За тихим Дунаем».

 

Оксана молча трепетала,

Ей каждый звук рождал мечту.

«Он не забыл,- она шептала,

Он не покинет сироту…»

За каждым звуком вылетает

Из сердца черная тоска,

Она себя воображает

Уже в объятьях козака.

Уже за садом, за оградой,

Уже на поле… воля… рай…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

«Держи, держи! Лови, стреляй!» -

Раздался хриплый голос пана,

И выстрел поле огласил.

«Убили! - вскрикнула Оксана.

Убили! Он меня любил.

Любил!..» И замертво упала.

То был не сон. То пел козак,

Удалый, вольный гайдамак.

Оксана долго дожидала

Любимца сердца своего

И не дождалася его.

Отрадный звук не повторился,

Надежды вновь не прошептал,

Он только снился, часто снился,

И юный разум разрушал

Мечтой бесплодною.

 

«Птицы вольные, сестрицы,

Полетите в край далекий,

Где мой милый, кароокий,

Где родная край дороги!

Болят руки, болят ноги,

А я долю проклинаю

С поля воли дожидаю!»

 

Так пела бедная Оксана

Зимой в светлице у окна.

Неволя стерла цвет румяный,

Слезою смылась белизна.

«Быть может, здесь,- она шептала,

Зимой проснулась мать моя,

А я… дитя ее… а я…»

И, содрогаясь, замолчала.

Темнело поле, из тумана

Луна кровавая взошла;

Взглянула с трепетом Оксана

И быстро молча отошла

От неприветного окна,

Страшась кровавого светила.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Завыли псы, рога трубили,

И шум, и хохот у ворот -

Охота с поля возвратилась,

И пан к страдалице идет

Бесстыдно пьяный…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Слепая, бедная, не знала

Недоли дочери своей,

С чужим вожатым спотыкалась

Меж неприязненных людей.

Ходила в Киев и Почаев

Святых угодников молить

И душу страстную, рыдая,

Молитвой думала смирить.

И возвратилася зимою

В село страдания тайком.

Сердце недобрым чем-то ныло,

Вещало тайным языком

Весть злополучия и горя.

Со страхом в сердце и тоскою

Тихонько крадется она

Давно изведанной тропою;

Кругом, как в гробе, тишина;

Печально бледная луна

С глубокой вышины сияла

И белый саван озаряла

На мертвой грешнице земле.

И вдруг открылася вдали

Картина страшная пожара.

Слепая, бедная, идет,

Не видя наших зол и кары,

И очутилась у ворот,

Весною кинутых. О, боже!

Что она слышит? Треск, и гром,

И визг, и крик, и гул протяжный,

И жаром хлынуло в лицо.

Она трепещет. Недалеко

Вдруг слышит голос… Боже мой!

Чей это голос ты узнала?

Узнала… страшно… то Оксана!

На месте том, где столько лет

Они вдвоем, грустя, сидели,

Она, несчастная, сидит;

Едва одетая, худая,

И на руках, как бы дитя,

Широкий нож в крови качает.

И страшно шепчет:

 

«Молчи, дитя мое, молчи,

Пока спекутся калачи,

Будем медом запивать,

Будем пана поминать».

 

(Поет).

 

«А у пана два жупана,

А третяя свыта,

За то пана

Утром рано

В дуброве убито.

А убили гайдамаки,

Жупаны делили:

Тому жупан, тому жупан,

А третьему свыта.

И остался без свыты пан,

В снег белый зарытый.

Ай да и гайдамаки!»

 

Слепая

Оксано! Где ты?

 

Оксана

Ах, молчи!

Дай убаюкать мне сынка!

 

(Поет).

 

«Баю, баю, дитя мое,

В дремучем лесу,

А я тебе с поля волю,

Долю принесу.

Баю, баю, дитя мое,

Во сыром бору,

А я пойду погуляю,

Ягод наберу.

Баю, баю, дитя мое,

Край битой дороги,

Переломят люди руки

И белые ноги.

Баю, баю, дитя мое,

У гробу дубовом,

Полиняют кари очи

И черные брови.

Усни, дитя, усни, дитя,

Усни ты навеки,

А я одна на базар пойду,

У жида крови наточу

И тебя полечу».

А… уснул! Теперь возьми.

У! какой черный… посмотри!

 

Слепая

Оксано! Где ты? Что с тобою?

 

Оксана

(быстро подходит к ней)

 

А ты где ходишь? Посмотри,

Какой веселый пир у пана!

Да пан не будет пировать -

Я уложила его спать.

Тебя одной недоставало.

Я подожгла, пойдем плясать.

 

(Поет и медленно пляшет).

 

«Гой, гой, не беда!

Слезы тоже вода,

Слезы гасят печаль,

А печали мне жаль,

Жаль мне грусти моей,

Жаль подруги моей,

Моей черной тоски».

Моей… моей… Ах нет, не то…

Теперь так весело, светло,

А я как будто на поклонах.

 

(Поет и пляшет).

 

«Посеяла лебеду на беду,

А долина калиною поросла;

А у меня, красавицы,

Змии-серьги в ушах.

Через плечи висят,

И шипят, и шипят.

Козак верно любил,

Козак серьги дарил.

Мать в могиле спала,

А я,