Тарас Григорович Шевченко - «…Моє дружнєє посланіє». Вибрані твори

сентябрь и октябрь месяц, приятель мой ни слова. Читаю в «Пчеле»{179} разбор выставки, бойко написанный, должно быть, Кукольником. «Весталку» моего друга превозносят до небес, а о программе ни слова. Что бы это значило? Неужели она ему не удалась? Я написал ему ещё письмо, прося его объяснить мне своё упорное молчание, о программе и вообще о его занятиях не упоминая ни слова, зная из опыта, как неприятно отвечать на приятельский вопрос: – Каково идет работа? – когда работа идёт скверно. Через месяца два получил я на письмо моё ответ, ответ лаконический и крайне бестолковый. Он как бы стыдился или боялся высказать мне откровенно то, что его терзало, а его что-то ужасно терзало. Между прочим, в письме своём он намекает на какую-то неудачу (вероятно, на программу), которая его чуть в гроб не свела, и если он существует на свете, то существованием своим он обязан добрым своим соседям, которые в нём приняли самое живое, самое искреннее участие, что он теперь почти ничего не работает, страдает и душевно, и физически и не знает, чем всё это кончится.

На всё это я [смотрел], разумеется, как на преувеличение. Это обыкновенно в молодых восприимчивых натурах: они всегда делают из мухи слона. Мне хотелося узнать что-нибудь обстоятельнее о его положении; меня что-то беспокоило. Но как, от кого? От самого его я толку не добьюсь. Я обратился к Михайлову, прося его написать мне всё, что он знает о моём друге. Обязательный Михайлов не заставил долго ждать своего оригинального и откровенного послания. Вот что написал мне Михайлов.

«Друг твой, брат, дурак, да ещё какой дурак. От сотворения мира не было ещё такого необыкновенного дурака. Ему, видишь ли, не удалась программа, что же он сделал с отчаяния, вот уже не отгадаешь: женился, ей-Богу женился. И знаешь, на ком? На своей весталке, да ещё на беременной! Вот потеха: беременная весталка. И, как он сам говорит, беременность именно и заставила его жениться. Но не думай, чтобы он сам был причиной этого греха. Ничего не бывало, это бестия мичман напакостил, – она сама созналась. Молодец мичман! Накуралесил да и уехал себе в Николаев, как ни в чём не бывало. А твой-то великодушный дурак и – как кур во щи. Куда, говорит, она теперь денется? Кто её приютит теперь, бедную, когда родная тётка выгоняет из дому? Взял да и приютил. Ну, скажи сам, видал ли ты подобного дурака на белом свете? Верно, и не слыхал даже. Правду сказать, беспримерное великодушие или, вернее, беспримерная глупость. Это всё ещё ничего, а вот что до бесконечности смешно: он написал с неё свою «Весталку», с беременной, да как написал! просто прелесть! Такого, такой наивно-невинной прелести я ещё не видывал ни на картине, ни в природе. На выставке толпа от неё не отходила. Она сделала и публике такой шум, как, помнишь, когда-то сделала «Девушка с тамбурином» Тыранова{180}. Превосходная вещь! Сам Карл Павлович перед нею много раз останавливался, а это что-нибудь да значит. Её купил какой-то богатый вельможа и хорошо заплатил. Копий и литографий с неё – во всех лавках и на всех перекрёстках, одним словом, успех полный. А он, дурак, женился. На днях я заходил к нему и нашёл в нем какую-то неприятную перемену. Тётушка, кажется, его прибрала к рукам. У Карла Павловича он никогда не бывает, вероятно стыдится. Начал он со своей жены и не со своего дитяти Мадонну с предвечным младенцем, и если он кончит так хорошо, как начал, то это превзойдёт «Весталку». Экспрессия младенца и матери удивительно хороша. Как это ему не удалась программа, я удивляюсь. Не знаю, допустят ли его, как женатого, будущий год к конкурсу; кажется, нет. Вот всё, что я могу тебе сообщить о твоём бестолковом друге. Прощай! Карл Павлович наш не совсем здоров; весною думает начать работать в Исаакиевском соборе.

Твой М.»

Невыразимая грусть овладела мною по прочтении этого простого приятельского письма. Блестящую будущность моего любимца, моего друга я видел уже оконченною, оконченною на самом рассвете лучезарной славы, но помочь горю уже было невозможно. Как человек, он поступил неблагоразумно, но в высокой степени благородно. Будь он простой живописец-ремесленник, это событие не имело бы на его занятия никакого влияния, но на него, на художника, на художника истинно пламенного, это может иметь самое гибельное влияние. Потерять надежду быть посланным за границу на казенный счёт – этого одного достаточно, чтобы уничтожить самую сильную энергию. На свой счёт побывать за границей об этом ему теперь и думать нечего. Если усиленный труд и даст ему средства, то жена и дети отнимут у него эти бедные средства прежде, нежели он подумает о Риме и его бессмертных чудесах. Итак,

Италия, счастливый край, Куда в волшебном упоеньи Летит младое вдохновенье Узреть мечтательный свой рай, —

этот счастливый, очаровательный край закрылся для моего друга навсегда. Разве какой необыкновенный случай раскроет ему двери этого не мечтательного рая. Но эти случаи весьма и весьма даже редки. У нас перевелися те истинные покровители, которые давали художнику деньги, чтобы он ехал за границу и учился. У нас теперь если и рискнет какой-нибудь богач на подобную роскошь, то из одного только детского тщеславия: он берёт художника с собою вместе за границу, платит ему жалованье, как наёмному лакею, и обращается с ним как с лакеем, заставляет его рисовать отель, где он остановился, или морской берег, где жена его принимает морские ванны, и тому подобные весьма нехудожественные предметы, а простофили барабанят: – Вот истинный любитель и знаток изящного, художника с собою возил за границу! – Бедный художник! Что в твоей кроткой душе совершается при этих неистовых глупых возгласах? Не завидую тебе, бедный поклонник прекрасного в природе и искусстве. Ты, как говорится, был в Риме и Папы не видал, и слава, что ты был за границею, тебе должна казаться жесточайшим упреком. Нет, лучше с котомкой идти за границу, нежели с барином ехать в карете, или вовсе отказаться видеть

Мечтательный свой рай,

а приютиться где-нибудь в уголку своего прозаического отечества и втихомолку поклоняться божественному кумиру Аполлона.

Глупо, удивительно как глупо распорядился своею будущностию мой приятель. Вот уже недели две, как я ежедневно прочитываю откровенное письмо Михайлова и всё-таки не могу убедиться в истине этой непростительной глупости. До того не верится, что мне приходит иногда мысль побывать самому в Петербурге и