Віктор Ткаченко - На Юг, Віктор Ткаченко

— Этого я не говорил, — застёгивая банку с краской, сказал пациент.

— Дисциплина — важный фактор, но не было бы государства и морали — и её бы не было. А это всё навязано, навязано нам с самого детства. Я же вижу, что ты не из тех, кто принимает правила. Так скажи, ты именно поэтому тут?

Грета отвела Бормана под руку.

— Тише, герр следователь, прошу вас. Он...

— Что он? Что он сделал?

— Он...

— Я убил свою сестру.

— Занятный паренёк, однако, — ответил Борман.

Волна нестерпимых криков прозвучала вдалеке, в коридоре к лестнице на нижние этажи. Холодный вой, как у голодных волков в зимнее время, как вожак стаи, разголодавшись и убив одного из своих детёнышей для пропитания стаи. Вот именно такой вой был.

— Мне надо спуститься, — сказала Грета.

— Скатертью дорожка. А мы тут поговорим с этим вашим пациентом, — сказал Борман.

Он взял стул у стены и медленно, скрипя, протащил его через весь коридор поближе к клети, почти вплотную за красную линию, которая располагалась как раз за пару метров до начала клетки.

— Зачем эта красная линия?

Мальчик продолжил рисовать более бордовыми красками. Попутно он ложил кисть в баночку с краской, а рядом была баночка с тыквенно-морковным пюре. Он чередовал руки с рисованием и едой. Его облущенные и растресканные губы с трепетом трескали и наслаждались каждой ложкой тыквенного пюре. Было видно, что он наслаждается этим заключением и умеет расположить к себе своими зачаровывающими рисунками.

— Я спросил, зачем тут красная линия! — крикнул Борман, подняв дубину над решёткой и уже хотев треснуть до звона, чтобы звон был слышен на всём этаже, до звона в ушах этого парня.

— Не кричите, герр. Присядьте, мы определённо с вами поговорим по этому поводу и по... многим другим, что вас интересуют.

Борман, как ему и представлялось, с таким же каменно диким лицом сел, как по приказу, как старый бульдог на стул и стал ждать следующих слов паренька.

— Что ты рисуешь?

Парень положил кисточки с краской в баночку и засунул в рот ложку с пюре. Он развернулся, посмотрел на Бормана удивлёнными глазами и хрустнул фалангами пальцев, перебирая их в руках.

— Это, герр, Версаль.

— Версаль?

Борман присмотрелся к убаюкивающему рисунку, где одна линия делит стену на небосвод и землю. Она такая прекрасная, но почему-то совсем красного цвета.

— Почему же она красная?

— Это бордовый, — ответил паренёк.

— А знаешь, мне кажется, что всё это не код, всё это не то, что кажется. Не может такой талантливый и высокий парень убить свою сестру. Почему же ты тут?

— Потому что слишком талантлив, может быть, — улыбнулся парень. — Одиночество в этой комнате стало мне благом. Так мне говорят врачи, так должен и думать я сам. Изредка сюда долетают мухи, и на один день они становятся моими друзьями, моими попутчиками, а дальше...

Борман перевёл взгляд с парня и увидел, что его пюре полно мёртвых мух. Их крылышки были рассыпаны по банке, как изюм в белом печенье.

— Боже мой...

— Что? — переспросил парень.

— Да так, не бери во внимание. Тебе не стоит расстраиваться. Тебе как, пюре вкусное?

Парень опять улыбнулся и сделал вальс сам с собой, переводя взгляд прожжённого сыщика на полки с его книгами. Там были все романы Дюма, Бальзака и Жюля де Гонкура.

— Оу, вы заметили мои книги. Да, это моё любимое. Они направляют меня на путь истинный, на путь наш.

— Ладно, давай не будем отходить от темы. Я пришёл сюда, потому что какой-то персонаж разрезал проститутку в мотеле через дорогу.

— А от меня вы что хотите? Это же просто возмутительно. Нельзя так обращаться с женским полом. Она могла быть чьей-то матерью или девушкой.

— Ты тут, как я понял, самый опасный пациент. Может, ты бы мог знать, что побудило человека на это убийство или, может, знаешь, кто тут имеет выход на улицу? С твоего окна прекрасный обзор.

— А как её звали?

— Ммм, Юлия вроде.

— Да... уже не важно.

— Красивая хоть была?

— Не в моём вкусе, но вполне да.

— Эх, завидую.

— Чему?

— Тому парню, что был с ней этой ночью.

Борман перевёл взгляд. Он стал кашлять и уставать от оригинального допроса. Вид рисунков давил на него, давил очень сильно, не давая ему дышать. Стенки в голове сильно сжимались, и его стало подташнивать. Лютер скрестил ноги под стулом. Они почти слиплись из-за большого количества выделяемого пота. Но Лютер пытался не выдавать своё бедственное положение, поэтому и отозвал адъютанта, чтобы он не мешал и не раздражал его, а также чтобы не видел его слабости.

— Газетчики его прозвали «Потрошитель». Так ты не знаешь, кто бы это мог быть?