Тарас Григорович Шевченко - «…Моє дружнєє посланіє». Вибрані твори

так хороши, что я их наизусть выучиваю. А пока овладею вашим секретом, буду вам писать, как сердце продиктует, и моя простосердечная откровенность пускай пока заменит искусство.

Переночевавши у Карла Павловича, я часу в десятом весьма неохотно пошёл к себе на квартиру. Михайлов уже был дома и наливал в стакан едва проснувшемуся мичману какое-то вино, а моя ветреная соседка, как ни в чем не бывало, выглядывала из моей комнаты и хохотала во всё горло. Никакого самолюбия, ни тени скромности. Простая ли это, естественная наивность, или это следствие уличного воспитания, – вопрос для меня неразрешимый, неразрешимый потому, что я к ней безотчетно привязан, как к самому милому ребёнку. И, как настоящего ребёнка, я посадил её за азбучку. По вечерам она твердит склады, а я что-нибудь черчу или с неё же портрет рисую. Головка просто прелесть! И замечательно что? С тех пор, как она начала учиться, перестала хохотать, а мне смешно становится, когда я смотрю на её серьёзное детское личико. От нечего делать в продолжение зимы я думаю написать с неё этюд при огненном освещении, в таком точно положении, как она сидит, углубившись в азбучку с указкою в руке. Это будет очень миленькая картина – а la Грез{165}Не знаю, совладаю ли я с красками? В карандаше она порядочно выходит.

На днях я познакомился с её тётушкой и весьма оригинально. По обыкновению, в одиннадцать часов утра возвращаюсь я из класса; в коридоре встречает меня Паша и именем тётеньки просит к себе на кофе. Меня это изумило, я отказываюсь. Да и в самом деле, как войти в незнакомый дом и прямо на угощение? Она, однако ж, не даёт мне выговорить слова, тащит меня за рукав к своим дверям, как упрямого телёнка. Я, как телёнок, упираюсь и уже чуть-чуть не освободил свою руку как растворилася дверь и явилася на помощь сама тётенька. Не говоря ни слова, схватывает меня за другую руку, и втаскивают в комнату, двери на ключ – и просят быть как дома.

– Прошу покорно, без церемонии, говорит запыхавшись хозяйка, не взыщите на простоте. Пашенька, что же ты рот разинула? Неси скорее кофей!

– Сейчас, тётя, – отозвалась Паша из другой комнаты и через минуту явилась с кофейником и чашками на подносе, настоящая Геба. Тётя тоже немного смахивала на Тучегонителя.

Нам с вами давно хотелося познакомиться, так начала гостеприимная хозяйка, – да всё как-то случаю не выпадало, а сегодня, слава Богу, я таки поставила на своём. Уж вы нас извините за простоту. Не угодно ли чашечку кофею? Давно что-то нашей охтянки не видать, а в лавочке сливки – такая дрянь. Да что будешь делать? Ко мне Паша давно уже пристаёт, чтобы я познакомилася с вами, да вы-то такой нелюдим, настоящий затворник, и в коридор-то вы лишний раз не выглянете. Кушайте ещё чашечку. Вы с нашей Пашенькой просто чудо сотворили. Мы её просто не узнаем: с утра до ночи за книжкой, воды не замутит, так что даже любо. А вчера, вообразите наше удивление, достала с картинками книжку, ту самую, что ваш товарищ подарил ей, раскрыла и принялася читать, правда, ещё не совсем бойко, но понимать совершенно всё можно. Как бишь называется эта книга?

– «Векфильдский священник», – сказала Паша, выходя из-за перегородки.

– Да, да, священник. Как он, бедный, и в остроге сидел, как он и дочь свою беспутную отыскивал. Всю книжку, как есть, прочитала, куда и сон девался. – Кто выучил тебя? – спрашиваю я её. Она говорит – вы. Вот уж, правду сказать, одолжили вы нас. Кирило Афанасьич мой если не в должности, так дома сидит за бумагами. Настанет вечер, мы и примемся за молчанку, и вечер тебе годом кажется. А теперь, да я просто и не видала, как он пролетел! Не угодно ли еще чашечку?

Я отказался и хотел уйти. Не тут-то было. Самым нецеремонным образом хозяйка схватила меня за руку и усадила на своё место, приговаривая: – Нет, у нас, не знаем, как у вас, так делают – вошел и вышел. Нет, просим покорно побеседовать с нами да закусить, чем Бог послал.

От закуски и от беседы я, однако ж, отказался, ссылался на боль в животе и на колотье в боку чего у меня, слава Богу никогда не бывало. А дело в том, что мне нужно было идти в класс, – первый час уже был на исходе. На честное слово я был отпущен до семи часов вечера. Верный данному слову, в семь часов вечера я явился к гостеприимной соседке. Самовар уже был на столе, и она меня встретила со стаканом чаю в руках. После первого стакана чаю она отрекомендовала меня хозяину своему, как она выразилась, лысому в очках старичку, сидевшему в другой комнате за столиком над кипою бумаг. Он встал со стула, поправил очки и, протянувши мне руку, сказал: – Прошу покорно, садитесь. – Я сел, а он снял с носа очки, протер их носовым платком, надел их опять на нос, сел молча на свое место и по-прежнему углубился в свои

бумаги. Так прошло несколько минут. Я не знал, что мне делать, положение мое становилось смешным. Хозяйка, спасибо, меня выручила.

– Не мешайте ему– сказала она, выглядывая из другой комнаты. – Идите к нам, у нас веселее.

Я молча оставил трудолюбивого хозяина и перешел к хлопотунье хозяйке. Смиренница Паша сидела за «Векфильдским священником» и рассматривала картинки.

– Видели нашего хозяина? – сказала хозяйка. – Вот он всегда такой, так он привык к этим бумагам, что минуты без них не проживет.

Я сказал какой-то комплимент трудолюбию и попросил Пашу чтобы она читала вслух. Довольно медленно, но правильно и внятно прочитала она страницу из «Векфильдекого священника» и была награждена от тётеньки стаканом чаю внакладку и панегириком, которого и на трёх страницах не упишешь, а мне, как ментору, кроме бесконечной благодарности, предложено было рому с чаем. Но как он был ещё у Фогта и Паша должна бы ним сбегать, то я отказался от рому и от чаю, к немалому огорчению гостеприимной хозяйки.

В одиннадцатом часу поужинали, и я ушёл, давши обещание навещать их ежедневно.

Не могу вам ясно определить, какое впечатление произвело на меня это новое знакомство, а первое впечатление, говорят, весьма важно в деле знакомства. Я доволен этим знакомством потому только, что знакомство моё с Пашей до сих пор казалось мне предосудительным, а теперь как бы всё