Свидницький А. П. - Оповідання та нариси, Свидницький А. П.

Он воображал, что конюшни везде играют такую роль, как в экономиях, но ошибся. Кроме чистоты и опрятности, эконом ничего не видел в конюшне. Имел ли Гаврусь цель помучить негодяя, или что-либо другое, это известно ему одному; эконом, однако, был поражен встреченною везде аккуратностью. Все было прибрано, все находилось на своем месте, ничего не было забыто или заброшено. «Сам ли ты все это сделал, или ангелы к тебе на барщину ходят? - думал эконом.- Я с тысячами крепостных не достиг и сотой доли такого порядка. Не умеет же ценить тебя жена твоя, с жиру бесится». И устыдился он сам себя, начал раскаиваться, что сделал несчастным такого дельного человека, и возненавидел Катрусю: «Провались ты,- думал он,- если бы ты в свое время дала мне пощечину, а не поцелуй, я теперь с удовольствием рассказал бы все батюшке; и как был бы рад его счастием, твоею гордостью! А теперь что? Повесить бы нас обоих на одном суку!»

Так рассуждал эконом, идучи с батюшкой от конюшни к дому, и с последней мыслью зашел в сени. О ужас! здесь стоит дьячок с веревками. Взглянул эконом вгору, а над сенями нет потолка, только балка перекинута для крепости. Виселица готова. Эконом мгновенно стал белее стены. «Jezus Marya! Повесят»,- подумал он. А батюшка обратился к дьячку.

- Готово? - спрашивает.

- Готово,- ответил тот.

- За дело,- сказал батюшка и стал у выхода из сеней. В то же время отворилась дверь из кухни, и вышел піддячий, пономарь и два отставных солдата.

- Господи и владыко живота моего,- начал батюшка к эконому.- Приятель мой! Вы отняли у меня все, что только может отнять человек у человека: жену, спокойствие, честь; отнять уж было и жизнь, ибо к чему она без друга? Вы растерзали мою душу, вы заслужили смерть - и только ваш же грех спас вас; я не захотел, чтобы вы умерли без покаяния. Кайтесь же. А пока я задам эпитимию.

Эконом, все воображая, что будет повешен, хотел упасть к ногам, но не успел. Едва он наклонился, как был схвачен крепкими руками солдат, мгновенно раздет, притиснут к земле и началась порка посторонками. 86 Откатали его на все бока, скатили на рядно и отнесли на фольварк.

- Наскочил на своего,- потешались крестьяне,- та як же описали! - восклицали они, осматривая избитое тело.

Расправившись с экономом, Гаврусь обратился к своей Катрусе. Она к тому времени давно оделась и с замиранием сердца ожидала в покоях, как поступит оскорбленный муж. Вот и входит он.

- И ты заслужила того же,- начал Гаврусь.

- Он меня подвел,- сказала жена.

- Как бы то ни было, ты плоть от плоти моей и кость от кости моей; я тебя бить не стану. Пусть накажет тебя собственная совесть. Она когда-нибудь пробудится. Со своей же стороны я тебе скажу, что между нами все кончено: я тебе не муж, ты мне не жена. Все, что у меня есть и что еще будет, все пополам. Это мои к тебе последние слова. Господи и владыко живота моего!

Кончивши, батюшка начал ходить по комнате, а Катруся, посидевши несколько минут, вышла в другую комнату. Развитая меньше всякой крестьянки, которые очень хорошо понимают худую сторону отношения полов, она пала вследствие, так сказать, церемонного воспитания. Не понимая пропасти, в которую свалилась, она еще не сознавала того, как была несчастлива, потерявши любовь мужа. Она боялась телесного наказания, боялась мужа, как имеющего право бить, но Гаврусь сказал, что бить не будет, следовательно, ладно. Катруся не любила никого. К мужу она привыкла, мужа было жаль - и только, что же касается эконома, то он воспользовался ее неопытностью, но не заслужил никакого расположения. Да ему этого и не надо было. Он всегда и везде называл Катрусю тряпкой, годной для приготовления бумаги, на которой можно выводить всякие каракульки.

 

 

V
ЧЕМ ВСЕ КОНЧИЛОСЬ

 

Медленно шел год за годом. Гаврусь аккуратно делил каждую копейку, так сказать, каждое зерно и преисправно молчал. Катруся сперва не обращала внимания. Что муж встал из-за стола, когда она на другой день после размолвки села к обеду, это ее не слишком потревожило: «После пересердится»,- подумала она и пообедала сама. Но когда это повторилось несколько дней кряду, когда, наконец, Гаврусь велел готовить для себя обед отдельно, Катруся начала беспокоиться, начала плакать. Более месяца она проплакала, но нисколько не исхудала, следовательно, не очень страдала. Эконом, наконец, выздоровел после бани и, к удивлению своему, был приглашен батюшкой в гости. Если бы он не боялся потерять место, то, очевидно, отказался бы, но, кравши в течение нескольких лет, боялся, что тот донесет, и пришел. Гаврусь встретил его как ничего не бывало, напоил, накормил и отпустил домой поздним вечером. Все это время Катруся, чтобы не встретиться с виновником своего несчастья, сидела на току между стогами и порядком продрогла, прежде нежели была отыскана нянькой, которая вынесла ей шубу. Другое посещение эконома, которое было еще продолжительней, она просидела в кухне на печи; после третьего решилась уехать из дому.

- Я поеду к родителям,- попросилась она у мужа. Но он молчал. Катруся повторила просьбу, но он как будто не слыхал. Тогда она прислала няньку.

- У меня нет жены,- сказал ей батюшка,- а та, которую называете матушкой, свободна не только ехать, но и не возвращаться.

После такого ответа Катруся уехала и долго не возвращалась. Гаврусь читал, хозяйничал и щелкал орехи, не говоря никому ни слова о постигшем его несчастии. Целых семь лет прошло, а никто не знал о случившемся, и Гаврусь не сказал ни слова жене. Она в это время живала то у своих родителей, то у родителей мужа, то у родных, то дома, нигде ничего не рассказывая. Мало-помалу, однако ж, стали догадываться родные, что случилось что-то неладное. Наконец, все уяснилось, и на общем совете решили всем в назначенный день съехаться к Гаврусю, и пусть виновная перед всеми попросит прощения у своего мужа. В назначенный для этого день Гаврусь лежал на диване с книгой в руках. Весь стол и большая половина комнаты были забросаны скорлупой лесных орехов.