Олександр Сергійович Подерв'янський - Африка, сни

тряпкой, пока Абрам и Збышек поощрительно и не очень больно пиздили его под столом ногами.

— Это такая женщина, которая приходит и запечатывает в судок котлету, водку и все остальное берло у этого фраера в буфете, – сказал Абрам. – Я снимал свадьбу ее дочери.

— А что потом, Абрам? – спросил я.

— Потом тюрьма нахуй, – сказал Абрам. – Где наша шампаньола? Ты что, не видишь, нам костюм нужно почистить.

— Несу-несу, ребятки. Сейчас-сейчас, – сказал бармен.

Абрам наполнил стаканы, а оставшийся брют вылил на пиджак Збышека.

— Приходите еще, ребятки, – сказал бармен.

Летний вечер гладил наши лица. От Збышека пахло гусарской победой.

— У меня тут мастерская на Бессарабке, за углом, – сказал Абрам.

Желтый глаз лампы смотрел на стол с резаной бумагой, фотоувеличитель «Крокус» и два топчана, накрытых сиротскими серыми одеялами с белыми полосками по краям и пятнами посередине. Бельевые веревки пересекали подвал по диагонали. На веревках сушились пленки, зажатые деревянными прищепками. Два топора терпеливо ждали в углу. Портвейн только начинался. Абрам рассказывал про тундру. Збышек рассказывал про женщин. Я рассказал про девушку Лену и просил у друзей совета.

— Слушай сюда, в сторону звука, подари ей цветы, – сказал Збышек после некоторого раздумья.

— Телкам нужна свадьба, – сказал Абрам, – вот что им нужно.

— Абрам, что это за пятна на одеяле? – спросил я.

— Это одеяла из морга, – сказал Абрам, – на них лежали жмуры.

Меня подбросило вверх, Збышек, Абрам и лампа смотрели с упреком, как на незнакомого человека.

— Сядь, – сказал Абрам, – они такие же люди, как и мы.

Одинокая муха выписывала кренделя вокруг лампы. Абрам погнался за ней с топором. Збышек сказал, что он читал книгу про переселение душ, и что если Абрам убьет муху, на его карму падет проклятие.

— Тогда убей этот фотоувеличитель, – сказал Абрам, – он мне уже давно остопиздел.

Он вручил топор Збышеку.

— А ты чего сидишь? – спросил Абрам у меня. – Бери второй топор и убей все эти негативы.

Мы постарались. Увеличитель «Крокус» уже ничего не увеличивал. Сплющенное металлическое тело «Крокуса» сползало со стола, как текучие часы Сальвадора Дали. Из его рваных ран гигантскими глистами вылезали обрывки бельевой веревки, на полу черными змеями корчились изрубленные пленки.

Мы вышли наружу. Звездное небо над головой напоминало про нравственный закон, ветер дразнил ожившим бумажным пакетом стаю бродячих собак. Мы стояли одни среди спящей Бессарабки, завернувшись в трупные одеяла и сжимая боевые топоры, как индейцы в тылу врага.

— Ты что-то не очень индеец, – сказал Збышеку Абрам, – индейцы не бывают курчавыми. Ты бы пошел и постригся.

— Сам ты не очень индеец, – обиделся Збышек, – я вчера стригся, меня стриг нежный парикмахер, я так забалдел, что захотел на нем жениться.

Абрам пел «Ой, Дніпро, Дніпро», мы со Збышеком рубили киоск для продажи талонов на троллейбус, ассириец с печальными глазами наблюдал за нами из будки для чистки ботинок, крестьяне, приехавшие на рынок, разгружали мешки из натруженных жигулей.

— Давайте грабить крестьян, – сказал Абрам, – вон они сколько мешков нахапали.

— Не по понятиям, – засомневался Збышек.

— Они все для нас – белые гринго, – сказал Абрам и побежал.

Мы мчались, размахивая топорами. Трупные одеяла развевались у нас за спиной.

— Хлопці, беріть все, тільки не вбивайте, – сказал мордатый мужик и бросил мешок к ногам Абрама.

Второй мужик рванул через пустой Крещатик, пересекая его по диагонали. Тяжелый мешок совсем не мешал ему. Збышек увлекся погоней и исчез за углом. Абрам сел на трофейный мешок, закурил и угостил сигаретой мордатого мужика.

— Ой хлопці, не лякайте так більше, я чучуть не всрався, – попросил мордатый мужик.

— Скажи, Абрам, а за что Збышека посадили? – спросил я.

— Он одевал свой фраерский костюм, шел на танцы, и там знакомился с хорошей девушкой. Потом они вместе с девушкой приходили к ней домой знакомиться с родителями. А потом у них из квартиры исчезало все, – сказал Абрам.

— Холера ясна, не догнал падло, – сказал запыхавшийся Збышек, – ну и вечерок.

— Фаскинейшен оф зе ивнинг, – сказал Абрам.

— Не ругайся, – сказал Збышек.

Африка, сни

— Сенсей ні рей[1], – прокричав семпай[2], ми вклонились вчителю і пішли в роздягальню. Чорне каратегі[3] майстра простяглось на підлозі посеред вбогої кімнати, воно було схоже на велетенську чорну троянду з гербарію сентиментального велетня-людожера, і воно пахло тигром. Сам майстер Амбвру Тва Джонс щойно вийшов з душу, його тіло кольору темного дерева, тіло чорної пантери, яка займалася бодібілдінгом, стирчало з білого рушника, недбало пов’язаного на стегнах, як букет із вази. Семпай Вадім Алєксєіч відкрив пляшку горілки і пригостив вчителя. Майстер скосив на нього чорне око, як скажений кінь. Ми засміялися.

— Ну, как знаєш, – сказав Вадім Алєксєіч, і приклався до пляшки. Він майстерно закрутив рідину гвинтом просто в горлянку, сказав «ху», утер губи, понюхав спітнілий рукав і почав роздягатися. Вадім Алєксєіч випромінював переможну недбалість; так орел не втрачає гідності, навіть коли сре.

— Одєвайся, – сказав майстер. Вони вийшли на центр дожо[4], і ми побачили, що таке карате, жорстоке і ніжне. Амбвру Тва Джонс перетворився на вітряк, що став на лижі, рукава його каратегі ляскали в такт рухам, удари йшли від центра тіла під різними кутами, як смертоносні чорні промені з чорної діри. Жертва стікала потом, метушилась, рятуючи своє життя, жах танцював на її обличчі. Щоправда, каскади тсукі[5] та гєрі[6] не завдавали йому жодної шкоди, вчитель наш майстерно зупиняв їх у міліметрі від вразливих місць Вадіма Алєксєіча, тільки вітер від кулаків лоскотав його рідке волосся. Амбвру Тва Джонс загнав Вадіма Алєксєіча в кут, зробив блискавичний оберт «залізна мітла», на якусь мить тіло Вадіма Алєксєіча зависло в невагомості, майстер ніжно підстрахував його і опустив на землю, як лагідна чорна хмарка, і тут ми почули ляскіт останнього удару і переможний зойк, щось середнє між нявчанням кота і орлиним клекотом. Учитель допоміг жертві підвестися. Незворушна маска чорної діри, вдягнута для бою, змінилася щирою посмішкою. Вадім Алєксєіч стікав рідиною. Він пітнів і плакав.

— Нє нада плякать, – сказав Амбвру Тва Джонс, – Нужно понять єтот урок. Много водка – карате совсєм пляхой. Я твой учітель, пріході, я буду помагать помалєньку. Він вдарив п’яткою об підлогу. В свідомості Вадім Алєксєіча щось клацнуло, і він, не криючись, заридав.

— Я нє висипаюсь, – ридав Вадім Алєксєіч. – Я п’ю, чтоби наконєц виспаться, нахуйблядь. Мнє снятся сни. Страшниє сни! Я просипаюсь і нє могу заснуть, нахуйблядь! Я больше нє могу так жить, блядьнахуй! А тут іщьо еті бляді!

Ми вчились у майстра. Вже два роки ми опановували карате під його орудою, ми копіювали його рухи, його ходу пантери, його здатність миттєво перетворюватись на