Сергій Вікторович Жадан - ДНК

сообщила, что всегда считала себя некрасивой. О Борисе Кутовом, который позже стал Чумаком, мечтала тихо и смиренно, но при этом решительно. Понимала, что не является девушкой его мечты, но отчего-то взяла себе в голову, что должна иметь от него сына. В тихих украинских омутах водятся стальные девушки, а потому как решила, так и сделала. Ее ничто не смогло бы остановить. И вот как-то после митинга начинающий политический деятель Борис Кутовой переспал с моей матерью в квартире на первом этаже дома, принадлежавшего нашим родственникам. Переспал, чтобы тут же забыть о ней навсегда.

Здесь надо знать, что своих родителей мать моя потеряла в далеком детстве. Ничего героического — автомобильная катастрофа. Все свое детство и большую часть жизни прожила у родной тетки, сестры своей матери, в Чернигове. Считала этот город своим. Но тетка бы беременность ей не простила. Когда мать поняла, что понесла, собралась, попрощалась с тетушкой и уехала к своим бабке и деду — Лидии и Даниилу. В своей одинокой беременности решила прибиться к старому берегу. Самой сил поднять ребенка у нее не было, а старики поддерживали как могли и даже вопросов поначалу не задавали.

Беременная? И отлично. Будет нам внук и Богу человек. Одинокая? Прекрасно. Никакой хрен не станет мулять перед глазами. Профессии не имеешь? Ерунда. В Донецке специальность можно получить, не отходя от заводской проходной.

Так вот, спустя совсем недолгое время после ночи любви она вышла из прокуренного плацкартного вагона на перрон Донецка и вдохнула анемичной грудью веселый угольный ветер. До самой смерти своей осенью 2014 года отца моего вживую не встречала. Только по телевизору. Переживала за него, когда он в телевизионной картинке стоял на сцене за плечами первых фигур нынешнего политического бомонда. Это я о последнем Майдане. Да-да, в выпусках новостей мой донор биологический выглядывал из-за плеча то у одного, то у другого представителя революционного истеблишмента. И отчаянно при этом храбрился. Делал вид, что революция для него — мать родная, а не рулетка злая и непредсказуемая.

В любом случае, я благодарен матери за то, что никогда не скрывала от меня отца. Как и того, что зовут его Боря, что он политический эксперт, строитель новой реальности, настоящий, мать его, Морфеус, гроза агентов Смитов, самый что ни на есть украинский Нео. Депутат и бизнесмен, владелец благотворительного фонда помощи имени всех обездоленных и бесправных, добрая душа, хули.

* * *

Каким вышло мое детство? Да прекрасным, спасибо, я доволен. Меня все устроило. Лида и Даня — отличные люди, никогда меня не напрягали. Лида так та вообще умерла в конце девяностых. Это случилось спустя пару лет после того, как старики оставили нам с матерью свою квартиру (все надеялись, что мать моя кого-нибудь найдет), а сами перебрались на дачу, на тот самый хуторок в сорока километрах от Луганска. Даниил с тех пор там и обитает. Все его ровесники умерли, а он все живет. И в город ты его не затянешь. Картошка у него своя, морковка, бурак, цибуля, конечно. Рыбу все лето и осень ловит, сушит, вялит, что там с ней еще делают? Жарит, конечно. До войны любил кормить нас с матерью карасями под чесноком со сметаной, когда мы за двести с лишним километров приезжали к нему на неделю или две позагорать и покупаться. Часто думаю, как он ухитряется там выживать последние полтора года? Только один раз с оказией мне удалось передать ему денег. У старика имеется мобильный, но зона приема там как раз одна — на горе Сизой, а там, сами понимаете, сейчас особо не поговоришь.

Жили мы всегда бедно. Помню в девяностых мать мне игрушки, слонов каких-то, коников, сама шила, пистолеты и сабли деревянные дед делал в своей мастерской. Так что тяжелое детство, деревянные игрушки — это как раз обо мне. Хотя, вы знаете, славное было время, не хуже, чем у других. Простая еда на столе. Свобода без конца и края. У стариков оставались какие-никакие пенсии, дед еще прирабатывал в столярном цеху при шахте. Да и мать никогда без работы не сидела. Да и как ей было сидеть, если я из штанов вырастал каждый месяц.

Донецк, что ж. Хороший был город, если вы понимаете, о чем я. Даже горжусь тем, что именно там впервые увидел мир таким, каков он есть, пошел в школу, потом в университет. Правда, так вышло, что после первого же курса перевелся в Киев. Так сложились обстоятельства, что в городе находиться больше моих сил не было. Надо было бежать. И чем быстрее, тем лучше. Почему — о том чуть позже. Однако имейте в виду, кто бы что ни говорил, но тогда ни я, и никто другой знать не мог, что все так обернется, как обернулось. Вот, кстати, и не доверяй после этого подростковым кошмарам.

Но, честно вам скажу, лучше Донецка и города-то не бывает. Мне особенно нравилось по малолетству лазать на терриконы с пацанами, жечь там костры, смотреть на мир. Ведь что такое террикон? Это Олимп, прибежище богов. Место, где эти боги могут безнаказанно курить дешевую «мусорную» травку, заливая ее сухим красным вином, пивом или джин-тоником. Террикон — это твое место под небом, особенно, когда тебе двенадцать-тринадцать лет.

Верх террикона устремлен в небо. Его низ, подземное нутро — в глубины горячей и пульсирующей тьмы. Это два различных мира. Иногда невысокий и неприметный, совершенно гладкий, как лоб идиота, террикон может скрывать страшные тайны. На одном таком лбу, расположенном на другом конце города, одно время был установлен деревянный крест. Рядом с ним некогда находились три ствола старой и не очень глубокой шахты «Веселая», куда немцы сбрасывали жителей Донбасса живыми. Туда же до Второй мировой, кстати, бросали украинцев советские внутренние органы. Не ясно, за что. Не нравились, видно, они органам власти, вот и оказывались там, откуда выхода почти что нет. Говорят, что туда же сбрасывали людей и после Второй мировой сотрудники поочередно МГБ, МВД и КГБ СССР. А потом, в пятидесятые годы, шахтные стволы, видимо переполненные израсходованным биологическим материалом, были отчасти взорваны, отчасти засыпали. От шахтного двора ничего не осталось. И теперь, конечно, никто не полезет на глубину два километра, чтобы услышать Донбасс, поговорить с мертвецами, записать и запротоколировать их истории. Впрочем, случается по-разному.

Это я к тому, что бывают терриконы старые, холодные, а есть такие, которые продолжают дымить годами. Там под каменным