Віктор Ткаченко - На Юг, Віктор Ткаченко

— Последний снимок, последний! Улыбнитесь, господин сенатор! — крик из толпы журналистов, обступивших политика. — Когда вы решите земельный вопрос города? — Что будет с инспектором Конрадом?

Множество глупых журналистских штампов и вопросов, которые издают, словно по методичке, забивают голову от всего мнимо безрассудного и укачивают журналиста и всех его читателей, как маленького младенца в морфиновый сон. Освальд вырвал руку от бургомистра, наморщил лоб и прищурил глаза перед солнцем, подняв руку на уровень лба, формируя козырёк.

— Господа, инспектора Конрада отыщет комиссар со своими лучшими людьми. Я же за свой личный счёт найму детективов, чтобы разобраться с маньяком.

— А вы в курсе про убийство маленького парня, Зага? Это с вашего позволения он стал приманкой и в итоге стал жертвой потрошителя Яммера? — очередной вопрос журналиста.

 — Нет, это была инициатива Отто Гендевальда и Конрада Штайнера. Что с ними случилось далее, вы в курсе. Прошу больше не задерживать нас, фрау Оделия плохо себя чувствует, — сказал Освальд.

Освальд с Милой взяли под руки рыдающую вдову и повели к экипажу. В спины им работали вспышки и звучал хриплый голос бургомистра о том, как он накажет всех преступников и «больше денег народу», что-то в этом духе. Крайне забавно, когда к власти добирается человек, который не совсем понимает суть предназначения власти.

Возле траурного кортежа на выходе из кладбища стоял кучер, покуривая дешевую махорку, набитую в отрывок из бумаги вчерашней газеты Иммермана.

— Герр кучер, отвезите фрау Шнайдер к моему дому, — сказал Освальд, протягивая ключи кучеру в карман, чтобы тот смог завести её.

Кучер, присмоктывая дешевую махорку и впитывая жёлтый дым, кивнул и стал запрягать лошадей.

— Зачем вы выпустили лошадей? Тут же кладбище! — подметила Мила. — Звери тоже хотят есть, — ответил кучер, запрыгнув на железную подножку и наматывая поводья на кулаки, проверяя, чтобы лошадям было удобно и конструкция держалась крепко.

Освальд открыл дверь перед Оделией и посадил её на скамейку, завесив окно занавеской.

— Оделия, ты меня слышишь? — сказал Освальд.

Оделия сидела и смотрела в одну точку секунд 15, а потом резко повернулась.

— Да, герр сенатор. — Сейчас этот милый герр кучер доставит тебя ко мне домой. Там всё есть: еда, книги. Тебе надо отвлечься, пока я с Милой решу некоторые вопросы. Хорошо? — Да, герр сенатор. — Добро, — закрыл дверь Освальд и дважды громко хлопнул по корпусу кареты.

Кучер потянул поводья на себя, и лошади сдвинулись с места, поскакали с кладбища. Мила и Освальд остались одни, если не учитывать всех второстепенных персонажей, всех этих журналистов и мелкообречённых, кто пришёл на похороны в надежде на вкусный суп и пирожок с картошкой на поминках.

Кладбище поистине большой величины, сотни рядов ухоженных и не очень могилок, формирующих какую-то тёмную и мрачную эстетику этого места. Дорога между ними шириной метра 4, может 5. После бордюра начинаются ряды.

— Семьдесят семь, — сказала Мила. — Что семьдесят семь?

Мила тыкнула пальцем на мраморную могилку с белой дюжиной недавно принесённых роз под ней.

«Бит Баргер Крауч 1817–1894, любящему человеку».

Мила любила играть в подобные игры: считать всё на свете и любоваться, пусть даже смертью. Ведь все они когда-то умрут, и ей было важно, как она будет выглядеть, когда переступит порог, переступит порог той, ранее неизведанной жизни. Она взяла розы с могилы и нежно положила их в руки, укутав волосами, как своего ребёнка, пару раз вдохнув.

— Как молоко. Хочешь понюхать? — Нет, спасибо, — сказал Освальд.

Освальд прекрасно понимал, что, учитывая события последней недели, Мила была столпом и силой жизни для всех вокруг, начиная от него самого и заканчивая женой Винфрида, Оделией. Всё это время она впитывала то, что случалось, смотрела на трупы и помогала готовить документы. Всё это было в новинку, но она справилась, и сейчас нужно дать психике немного расслабиться. «Возможно, каждый житель этого города едет кукушкой», — подумал сенатор.

Мила вернула букет покойному Краучу, стряхнув несколько горок пыли с букв на плитке.

— Спи спокойно, — сказала она.

Звуков почти не было, только цок-цок-цок — железные набойники на каблуках Освальда давали осечку для этой кладбищенской гармонии.

— Пятьдесят восемь, — сказала Мила.

Освальд глянул на очередную «забавную» могилу со слов Милы. 1794–1870. На портрете был изображён широкоплечий офицер с кайзеровскими бакенбардами и планкой наград на правой стороне серо-болотной шинели. Лютер фон Борман, герой войны...

— Погиб на войне...

— Да, Мила, на войне. Раньше всё было проще: одни стреляют, другие тоже, и выигрывает тот, кто сильнее и умнее, и у кого больше золота в резерве. Сейчас у нас совсем другая война...

— Да, знаю, герр сенатор, с политиками и продажными служителями закона, с нечистыми на руку журналистами и убийцами. А самое плохое — это их интриги, — сказала Мила.

— Да, интриги, никто не хочет играть по правилам, — ловко подметил Освальд.