Віктор Ткаченко - На Юг, Віктор Ткаченко

Что в голове у Оделии сейчас? Может, она думает о том, как остановить кровь, или о том, как ей жить без него. Может, она мечтает о совместных детях, или её переполняет злость к Конраду или потрошителю. Или она просто считает минуты и смотрит, чтобы оценить потерю крови и понять состояние Винфрида. По её лицу ничего не было понятно: каменное, украшенное парой слез лицо смотрело в одну точку. Секунды заканчивались минутами, и кучер подъезжал к 6-й Императорской больнице. Она была ближе всего к месту преступления, но каждая сотня метров была словно вечность и превращала юную девушку в старушку.

Карету открыли, звон больничного колокола и пара фельдшеров, что несли носилки: «БЕРИ ЕГО».

— Улыбнись, милая, — последнее, что сказал Винфрид.

Его взяли на носилки два здоровых фельдшера и еле смогли занести по ступеням. Оделия ещё секунд пятнадцать сидела в карете, измазанная кровью любимого, после чего вышла и медленно пошагала в сторону входа.

— А как же оплата? — сказал кучер, затем тихо продолжил, смотря на уходящую одинокую женщину: — Хотя знаете, не нужно…

В больнице началась срочная операция. Оделия стояла у входа, не зная, что делать. Она чувствовала, как весь мир рушится вокруг неё. Её мысли крутились вокруг Винфрида, его последних слов, его крови на её руках. Но в этой боли и отчаянии была одна мысль, которая не давала ей покоя: Конрад. Он был не просто предателем, он был убийцей. И она знала, что должна была найти его и остановить.

— Оделия! — окликнул её голос Милы. — Как Винфрид?

— Они… они пытаются его спасти, — с трудом выговорила Оделия, не отрывая взгляда от двери операционной.

— Нам нужно действовать, — Мила подошла ближе, кладя руку ей на плечо. — Конрад должен ответить за свои преступления.

Оделия кивнула. В её глазах загорелся огонь решимости. Она не могла позволить, чтобы смерть Винфрида была напрасной. Теперь у неё была цель, ясная и чёткая. И она не остановится, пока не добьётся справедливости.

Оставив Винфрида в руках врачей, Оделия и Мила направились к Освальду, чтобы разработать план по поимке Конрада. Они знали, что времени мало, но вера в правосудие и решимость действовать давали им силы.

Винфрид отключился. Он не проживёт и часа: слишком много крови потеряно.

Оделия сидела в коридоре под кабинетом врача. Изнутри были слышны лишь краткие команды врачей в адрес медсестёр, иногда звучали глупые шутки, чтобы развеять обстановку. Жизнь человека стояла на кону их шуток. Коридор был длинным и мрачным. С двух разных сторон возле лестниц его освещали по две керосиновые лампы, которые время от времени меняли возле входа на этаж. Посередине, возле кабинета, уже неделю кормилась мать тьма и пугала посетителей больницы. Сегодня тут не посчастливилось сидеть Оделии, и она всё думала, как они, хорошие юристы, могли так много упустить: вначале эти убийства, потом Конрад. Как же это может быть связано? Примерный, но не точный список мыслей происходил в её голове.

Вышедший врач сообщил о смерти Винфрида в 14:24, спустя всего где-то два часа после выстрела. Похороны назначили на утро 30 ноября на Южном кладбище города. Собралось не так много людей, как думала Оделия. Она заказала чёрный катафалк, запряжённый чёрными породистыми лошадьми. За повозкой с гробом шли она, Освальд и Мила, пара репортёров Иммермана, даже в столь печальный час раздражая всех своими вопросами, несколько чиновников и пара десятков зевак, пошедших ради тёплой похлёбки после похорон.

На кладбище по всем голливудским канонам (которого тогда ещё не было, кстати) начался дождь. Это было странно, ведь всего пару дней назад бушевала снежная буря. Глаза Оделии были уставшими, ветер полностью осушил их почти до крови. Гроб с её любимым достали с катафалка и парадным шагом принесли под оркестр к выкопанной яме два на два метра. Пастырь предложил всем проститься и начал читать молитву, что-то явно на латыни.

"Sancte Deus, Sancte Fortis,
Sancte misericors Salvator,
Amarae morti ne tradas nos.
Te ergo quaesumus, tuis famulis subveni,
quos pretioso sanguine redemisti.
Eterna fac cum sanctis tuis in gloria numerari.
Salvum fac populum tuum, Domine,
et benedic hereditati tuae.
Et rege eos, et extolle illos usque in aeternum."

Звонкий, как церковный колокол, голос пастыря звучал в молитве про Бога и вечную жизнь. Освальд ввиду своего образования немного знал латынь, но, не углубляясь в текст, чтобы не добивать себя и присутствующих, старался не думать об этом.

Оделия простилась последний раз с Винфридом. Она последний раз по его просьбе, через режущую в висках боль, улыбнулась для него. Миг воспоминаний прокатился, и она почти заплакала, но не подала виду и что-то бубнила себе под нос. Она поцеловала его в лоб, и гроб начали заколачивать гвоздями. Жёлтый от потери крови труп Винфрида больше никогда не подарит ей букет цветов.

Каждый, по примеру и обычаю, должен был кинуть щепотку земли на гроб сверху. Похороны заканчивались, и к Освальду подошёл бургомистр района Яммера. Он протянул свою жирную руку со словами соболезнования и начал говорить, как истинный политик: бесчувственно, но с мнимым уважением, не опуская и потрясая его руку, пока их фотографировали репортёры.

Камерные вспышки фотоаппаратов слепили уставшие глаза. От руки бургомистра уже потела рука, а в бок тихо тыкала рукой Мила, мысленно говоря: «Отцепись от этого придурка и помоги мне с Оделией». Оделия сидела в небольшой лужице, вся промокшая от снега, грязи и воды, иногда плача и сопя себе под нос. Под ухоженными ноготками была земля и несколько ранее вырванных из-за нервных моментов пучков странно зелёных для зимы клочков кладбищенской травы.