Віктор Ткаченко - На Юг, Віктор Ткаченко

— Вижу, силы и кислород совсем тебя покидают, нужно было постоять и отдышаться.

Освальд присел у стены и стал дышать всё сильнее и громче. Пульс превысил отметку в двести пунктов, и ему стало казаться, что он сейчас опять потеряет сознание.

— И давно ты хочешь потеряться? Не надо терять сознание, не оставляй меня одного в этом пути, — сказал Француз.

— Там, кажется, ещё бушует битва, — ответил Освальд.

— Ладно, ладно, поклонник, давай посидим ещё тут, под покровительством этого замечательного завала у нас над головой.

Через щели, в которых бегали крысы, были слышны звуки расстрелов, крики женщин и детей. Было слышно, как баварцы совсем не разбираются, в кого стрелять. Погибли многие, но не все: сотни жителей и пару рот солдат отступали организованно в сторону Седана, сжимая кольцо сопротивления. Артиллерийское превосходство немцев было им на руку: они без остановки лупили в сторону отступавших, сея их ряды смертью и ампутированными конечностями. Обычный свинцовый пятнадцатикилограммовый снаряд летел несколько километров, сметая всё на своём пути. Ряды французов были посеяны, и он попадал в отдельные дома, сразу обрушивая их на корню.

Ещё более ужасно, когда снаряд не долетал и стал прыгать, как лёгкий камень, запущенный ребёнком в пруд. Он летел как жабка, иногда попадая в дома и снося головы людей. Самое страшное, что траектория недолетевшего снаряда была совсем непредсказуема.

Но были и хорошие моменты. В одном из домов, где разъярённые от отчаянного сопротивления французов баварские отряды собирались расстрелять без трибунала французских, уже сдавшихся солдат, был офицер Ли Сониэль, который командовал прусской ротой, зашедшей первой в деревню на юге. Он не дал совершиться самосуду и вспоминал о чести войны и её правилах ведения. Да… у войны есть правила, как в боксе: нельзя бить ногами, то есть по мирному населению и так далее. Списки разных вариантов Женевских конвенций существовали всегда, даже во время Пунических войн до нашей эры. Но как есть люди, всегда создающие правила, так и есть люди, эти ограничения презиравшие в угоду современности… похабной жестокости.

Из дневника капитана французов, оборонявшего деревню:

«У нас кончились патроны, и мы оставили деревню. Мы все плакали, как дети, и генералы, видевшие это, сказали нам оставить деревню… Но никто не отзывался. Там остались только мёртвые и раненые».

Врачевальни на краю Седана… нет, их было много, и все были переполнены. Более двадцати тысяч раненых за первый день, усеянных картечью и ожогами. В Базелисе было так жарко, что каждый второй уходил, либо его уносили с ожогами. Их пытались спасти марлей с непонятным содержимым, эту марлю накладывали на рану, и рана начинала всё сильнее бурлить, волдыри лопались. Многие, у кого был большой процент поражения ожогами, не выдерживали и в состоянии шока начинали просто бежать в сторону немецких укреплений, пока не падали замертво. Немцев эта картина пугала настолько, что некоторые отряды отказывались под страхом трибунала идти дальше на французские позиции. Второе по популярности ранение в армии Наполеона было от обстрела артиллерией: множество трупов и раненых получили свои увечья от чугуна и стали.

Близ Тори был госпиталь с печально известным врачом Гретом. Он с неумолимостью и настоящим профессионализмом отрезал конечности раненых солдат, многим из них даже не успевали ввести обезболивающее или хотя бы напоить водкой. Пилка — нога — следующий. Пилка — нога — следующий. Руки и ноги валялись словно мусор, и легко можно было споткнуться за чью-то потерянную конечность. Звон скальпелей и медицинских инструментов перемешивал крики и стоны солдат, грязь и кровь забивали место между пальцами и ногтями у врачующих в тот день хирургов. В один момент раненых стало настолько много, что не справлялись не только врачи — их стало много и для молчаливых сестёр. Тогда, по распоряжению генерала Фьюрэ, стали набирать простолюдинов из фермеров, тех, кто был мясниками или принимал роды у коров. Да, печально, но это было лучше, чем ничего. Зачастую потери после попадания на стол к таким «врачам» только увеличивались.

— Ах, милая старушка война, кровь и мрак, за что ты так сама, — сказал один из фермеров, вытирая пот кровавой рукой.

Битва при Седане уже продолжалась более десяти часов. В воздухе был повсеместен тошнотворный запах крови, кишки солдат были намотаны на деревья словно ёлочные игрушки на Рождество… это были кишки всего отечества, цвета французской династии. Солдат — это парень, всегда чей-то сын и муж.

Кольцо вокруг города сжималось, и единственный выход из положения оставался отступать внутрь, за стены города. Там был мост на севере, но артиллерия немцев уже так близко подобралась к Седану, что стреляла туда прямой наводкой. Множество людей топтали заживо друг друга, и всё только чтобы быстрее проникнуть за стены города. Улицы были чёрны от пороха, и люди начали жечь свои триколоры.

Ближе к двум часам Наполеон, сидевший в ставке, понял, что выхода из ситуации нет. Не может двадцатитысячный город укрыть стотысячную армию. Он пошёл просить мира у Мольтке и Бисмарка. Спустя некоторое время те прекратили обстрел, и на унизительных условиях для Франции был подписан мир. Вся армия должна была выйти без оружия из города и сдаться в плен.

Перенесёмся же в подвал деревушки. Освальд и Француз стали выбираться из подвала, по очереди пытаясь выбить деревянные двери подвала. С каждым ударом всё больше пыли падало на эполеты, и казалось, что просто человеческий позвоночник не может выдержать такой нагрузки.