Олег Геннадійович Сенцов - Жизня

только в детских, во взрослых не доводилось, но не думаю, что там что-то особо по-другому. В раннем детстве, до своей болячки, лежал нечасто, только раз, после нее — уже постоянно.

Шестилетний мальчик ударился подмышкой о спинку стула при прыжке со стола (зачем он это сделал, непонятно, но тогда, наверное, для него это было очень важно) — и у него там выросла шишка, довольно большая. Болеть она не болела, но мешала руке, пугала мальчика и его маму своим греческо-ореховым размером. Когда традиционные средства современной медицины в виде бабок-повивалок, примочек и заговоров не помогли, по истечении месячного срока пришлось прибегнуть к крайней мере — в виде хирургического отделения и одноименного вмешательства.

Он не помнит, как врач кричал на маму, помнит только кислородную маску, как у летчиков, над его лицом и слова: «Сейчас полетаем». Две недели потом мальчик ходил по коридорам больнички, прижимая шахматную доску к здоровому боку, и выискивал очередную жертву, еще уцелевшую от его приставаний и разгромов. Говорят, что этим мальчиком был я.

Перечислять все мелкие детские ранения, ссадины, царапины и ушибы — тогда многое из этого называли вавками — не хватит и книги, да и любой порядочный мужчина может своими детскими ранами заполнить не одну сотню страниц, но это никому не интересно, в том числе и мне самому. Это все нормально для нормального мальчика. Так было и у меня, но потом, когда пришла болезнь, я перестал называться нормальным — я стал называться болезненным.

Раньше я не понимал дурацкий тост «За здоровье!». В молодости вообще не понимал, когда же появились дети, стал понимать его вариант — «За здоровье детей!», ведь известно: самое главное, что у тебя есть, — это они, а самое ценное, что есть у них, — это оно. Но не обязательно за это каждый вечер быть вдрызг, однако обязательно постоянно за этим следить и об этом помнить. Каждый день, а иногда даже ночью.

В детстве ты не понимаешь, почему так сильно кричала мама, когда соседский мальчишка вбежал в твой дом быстрее тебя и выдал: «Тетя Люся, ваш сын разбился!». А забежал он быстрее тебя потому, что ты тогда не то что бежать — идти не мог и старался не смотреть на разодранную ногу, а велику было еще хуже, а его тоже надо тащить, и пока даже и не больно, просто чувствуешь мокрый носок, и нога…

А та тетя-учительница не была виновата. Ну не знала она, что задержится на три часа в магазинах, и зима вроде бы не такая уж и лютая была, да и дети, которых она повезла на экскурсию, когда их достаточное количество, на улице всегда найдут, чем заняться, тут есть деревья, тротуар, машины ездят — в общем, нескучно. Ну, промерзли немного — с кем не бывает, ведь не все же заболели потом! У меня простуда после этой школьной поездки. Обычная простуда, ничего особенного, быстро оклемался. В понедельник уже в школу пошел — пятый класс, еще учиться и учиться, нельзя пропускать. Только ноги почему-то до конца не разгибаются — интересно так, только неудобно немного, но лишь бы родители не заметили. Во вторник что-то мальчику снова поплохело — пусть лежит в кроватке. Говорит, что ноги тянет, — на погоду, наверное… Мальчик остался один, но встать уже не смог. Хорошо, что на обед приехал отец, — спокойно отнес мальчика в машину и повез в больничку. Там, тоже спокойно, сказали: хорошо, что не привезли в среду, а то потом до конца своих дней катали бы его в колясочке.

Вы думаете, что ревматизмом, полиартритом и миокардитом нельзя заболеть одновременно и в одиннадцать лет? Залечивайте простуды — и не пытайтесь это проверить.

Каких-то шесть недель постельного режима, еще шесть недель — обычного, и вы практически свободный человек — можете ехать в санаторий хоть на полгода. И мальчик поехал. А потом еще раз, и еще. За маленькие ошибки иногда приходиться много платить. И особенно много, если это здоровье детей.

В санаториях всегда было весело — такая маленькая, совместная и в меру самостоятельная жизнь детей. Небольшая, мягонькая школа жизни. Рассказывать о ней много нет ни места, ни желания. Самое интересное, что было, — это беганье за волной. Тот санаторий был на берегу моря, берег — песчаный и пологий, прибойная волна — длинная, а во время шторма еще длиннее — метров десять-пятнадцать, а возле корпуса — небольшой пирс, деревянный и на сваях. Когда во время шторма волна начинала катиться назад, то нужно было бежать за ней к морю вдоль пирса и в самой дальней точке хвататься за перила и подгибать ноги. Волна с грохотом и брызгами проносилась под тобой, обратно на берег, а ты висел, ждал, когда она вернется и снова оголит дно, — тогда ты спрыгивал и несся назад, а море бежало за тобой — кто быстрее. Круче аттракциона в детстве у меня никогда не было! Если ты был крут и тебе повезло с волной, и ты добегал почти до самого края пирса, то мог долго провисеть, ловя подходящий момент для возвращения. Если же ты был не крут, а тормознут, или тебе просто не повезло — с волной или родителями, ты шел домой, то есть в корпус — переодеваться. В этом корпусе ночью работал другой классный аттракцион, с подростково-эротическим уклоном, — лазанье между балконами четвертого этажа в комнаты к девочкам. С ними можно было потусовать и днем, но это не то, ночью все совсем по-другому. И даже если девчонки были не очень и днем ты на них и внимания не обращал, ночью, когда ты попадал в их комнату (пускали в любое время и в любой номер — у них, видать, был свой любимый, женский, аттракцион — ждать), все становилось иным, более интересным и привлекательным… Короче, обыкновенное, нормальное начало полового созревания.

В общем, у кого какие были санатории в этой жизни, а у меня — с аттракционами. Но хотел я рассказать не об этом. А об одной больничке. О последней детской больничке в моей жизни, точнее — в моей детской жизни.

Так вот, больничка как больничка, вполне приличная — областная, и люди в ней хорошие работают, и врачи тоже хорошие, и операции делают важные, и детишек спасают, и лечат даже некоторых. И делают там операцию, очень нужную операцию, если дело до нее дошло и без нее никак — нужно делать, а то потом будет хуже — всю жизнь придется ходить и гундосить с лошадиным лицом и открытой челюстью. Я говорю об удалении миндалин. В простонародье, откуда я, собственно, и вышел и особо себя от него не отделяю, эту операцию называют просто — рвать гланды. Так вот, если вам или вашим детям когда-нибудь предложат операцию по удалению миндалин — не верьте: вам или им будут рвать гланды!

Мне предложили сделать эту операцию поздновато — уже стукнуло четырнадцать лет, но я по-прежнему оставался болезненным парнем, часто хватал ангины и простуды, — мама согласилась. Забегая вперед, скажу сразу, что операция помогла — я стал болеть реже, а когда еще через пару годиков послал подальше медицину, запрет на физические нагрузки и занялся спортом, то болеть практически перестал. Ревматизм с тех пор подзабыл, как я выгляжу, а детская медицинская карта (взрослой у меня нет) пылится в шкафчике — я ее периодически достаю, чтобы пугать особо чувствительных педиатрш на профосмотрах.

Удаление миндалин. Не знаю, как пытали в ЧК, но если они так делают операции своим детям, то я теперь не сомневаюсь в причинах победы Красного террора над Белым движением.

Тебя с утра не кормят, чтобы ты не заблевал персонал. Потом наряжают в халат, одевают