Рем Георгійович Симоненко - Тарас Шевченко та його доба. Том 2

полковником генерального штаба, жил после десяти лет, проведенных им в каторге, посельщиком в маленькой избе, срубленной им самим в глуши Сибири; с ним жили вместе два других каторжника – генерал Юшневский и полковник Абрамов. В 1841 г. он умирает. Два друга сколотили гроб и понесли покойника в ближайшую деревню – за десятки вёрст. Старик генерал любил Муравьёва, как мать может любить своего сына. Дорогой он не вымолвил ни слова; пришедши в церковь, он стал на колени возле гроба и закрыл себе лицо руками.

Когда покойника отпели, дьячок, которого удивила неподвижность Юшневского, подошёл к нему. Старик был мёртв. Абрамов побрёл себе один куда-то по снежному морю; об нём не было слышно271.

Сколько Николай не упорствовал в жестокости272, сколько он не обнаруживал редкое бездушие против людей свободного образа мыслей – образ-то мыслей он не успел подавить; напротив того, он стал сильнее, более возмужалый и более народный. Несколько месяцев тому назад вышла во Франции замечательная книга о России. Сочинитель её, г. Гале де Кюльтюр, только что возвратился из России; он после меня видел, что там делается. Позвольте мне прочесть несколько строк из этого сочинения273:

«Царь не затеял бы этой неправедной войны из-за пустого предлога заступиться за веру христиан в Турции. Он по причине весьма важной вышел из бездействия. После двадцати лет царствования он не мог больше управлять Россиею. Быв столько лет неограниченным владыкою надо всем, он под конец увидел, что не имеет власти ни над чем. Приближающаяся старость показывала ему не только явный упадок его личных сил, но и упадок всего порядка, возводимого им. Мысль преобразования, обновления, возрастая подобно морскому приливу, под постоянным и неотразимым влиянием, подмывает изгнившее, старое учение самодержавия. Притом среди дворянского сословия – сословия опасного, мятежного – составились общества, которые, просто осмеивая меры правительства, намеренно держались от него поодаль, они состояли из людей с умом, с сильной волей, с сильной верой и живою жаждой мести; эти общества привлекали к себе всё молодое поколение».

Говоря о донесении тайной полиции о деле Петрашевского и его товарищей, составивших заговор 1849 г., автор приводит следующие слова Липранди Набокову:274

«Воспитанники многих учебных заведений напитаны самыми превратными мыслями; каждое слово, каждая строка их отзывается пагубными учениями. Слепо предаваясь им, они считают себя призванными преобразовать всё общество, всё человечество и готовы стать апостолами и мученниками своих несчастных заблуждений. От таких людей можно всего ожидать. Ничто их не остановит; ибо, по их убеждению, они трудятся не для себя, а ради всего рода человеческого, не для настоящего времени, а для будущего».

«Нельзя, – сказал один очень замечательный человек г. Кюльтюру, – нельзя определить, когда именно в России будет восстание, но оно близко и облечётся в новый, особый образ, оно явится в русском виде… Весь народ единогласно воспрянет, чтоб ниспровергнуть порядок дел, издавна осужденный духом времени, – вооружённое страшилище, покамест ещё внушающее страх, но уже не возбуждающее ни единой струны в сердце человеческом. Затем возникнут большие распри; поборники движения захотят нового, некоторые из «славянофилов» пожелают вернуться к старой Руси, к Руси Иоаннов – между тем народ возьмётся за робеспьеровский топор и начнёт срубать чины и головы». Вот, граждане, что делается под ледяной корой, под однообразной наружностью северного самодержавия. Посмотрим теперь в глубь этого омута, взглянем, какие там дремлют бури-силы, могущие взволновать народные стихии.

Прежде всего надобно вам сказать, что на Западе не только сомневаются в существовании революционной партии в России, которая по необходимости прячется, не сомневаются и в том, что у нас есть особый быт сельский, т. е. сомневаются, так или нет живут пятьдесят миллионов людей в двух шагах от Германии.

По странному противуречию наша сельская община, задавленная сверху властью, опирается на широкую и явно социальную основу. Права её велики. Само собою разумеется, что здесь речь не идёт о правах государственных; во всей России один Николай Павлович пользуется таковыми; здесь речь идёт о праве внутреннего управления в делах, касающихся общины и её земли. Не стану повторять того, что я столько раз говорил об устройстве русской сельской общины и её преимуществах; напротив того, я намерен указать вам на огромный её недостаток.

Русский крестьянин вечно остаётся малолетним; он никогда не самостоятелен; во всех случаях он опирается на общину, прячется за неё. Лицо поглощается миром.

Согласовать личную свободу с миром – тут вся задача социализма. Она не разрешена Соединёнными Штатами Северной Америки, ещё менее разрешена славянской общиной. Славянская сельская община – бессознательный зародыш, который будет вызван к деятельной жизни лишь тогда, когда человек в общине потребует себе все права, принадлежащие ему как особе, не утрачивая при том прав, которые он имеет в общине.

Вот этой – непокорной личности, этой закваски революционной и недоставало семейнообразной общине русской. Она бы долго ещё могла ужиться с царём, тем больше, что ему мало выгоды нарушать её права. Но есть закон судеб, по которому сами властители вызывают народы к восстаниям.

Крепостное состояние, исподволь, лукаво введенное в семнадцатом столетии, приняло в восемнадцатом огромные размеры: более трети всех земледельцев было отдано в частное владение.

Народ не раз восставал, более ста тысяч людей стояло на Волге с Стенькой Разиным. Царь Алексей Михайлович перевешал тысячи мятежников, престол Екатерины II был несколько месяцев сряду потрясаем Пугачёвым. Привезенный в Москву в клетке, Пугачёв был казнён, порядок восторжествовал, крепостной народ был побеждён.

Александр I ocтановился в изумлении перед чудовищем крепостной власти. Он понял зло, но не нашёл против него средства: он не смел ни потворствовать ему, ни искоренить его. Преступление было совершено, царь был связан с помещиками, народ отлучен от него дворянством. Голос царя не мог больше доходить до него… И когда Николай – этот всемогущий император – осмелился в апреле 1842 г. дать дворянству робкий совет полюбовно уладить дело с крестьянами275, министр внутренних дел Перовский прибавил к его совету такое пояснение, что бледные слова Николая потеряли всякое значение. Циркуляром министра предписывалось губернаторам считать мятежниками тех крестьян, которые вздумали бы принять за обязательный августейший совет императора.

Луч вольности промелькнул перед глазами несчастного крепостного – и исчез. Смутные слухи шёпотом разнеслись по народу и остались у него в памяти. Местные восстания, убийства помещиков, которые так часто случались на Руси, умножились. В Симбирской губернии крестьяне устроили было облаву на помещиков. В Тамбовской собрались люди разных волостей и пошли, вооружённые кольями и топорами, неся