Євген Вікторович Положій - Мері та її аеропорт

мне казалось, вероятность нашей встречи равна нулю, а она вдруг происходит так запросто, и я совсем не уверен, что после всех разборок она вообще рада меня видеть, но, судя по всему, ей не свойственны излишние моральные терзания.

— У тебя есть немного времени?

Она смотрит на часы.

— Через полтора часа я должна быть в посольстве. Я как раз есть хочу, давай что-нибудь по-быстренькому слопаем?

— Уезжаешь?

— Ага! — Мы спускаемся в «Глобус» поесть картошки с селедкой.

— Работать или замуж?

— Не. В гости, а там посмотрим.

— К кому, если не секрет?

— К младшей сестре. — Я удивляюсь. — Она там поработала немного, так сказать, по стопам, а потом решила, что лучше вот так будет. Повезло. Человек хороший, небогатый, но хороший, маленький городок, свой дом, даже огород есть, машина и все такое. В общем, по нашим меркам вполне приемлемо.

— Хочешь остаться там? — Мы берем эту картошку, как и хотели, с селедкой, картошка какая-то подозрительно большая, не из Чернобыльской ли зоны, шучу я. Она улыбается.

— Посмотрим. Наташа дочку уже забрала, посмотрим.

Я спрашиваю ее, знает ли она о том, что родители ее переехали, а в их старой квартире уже заканчивается ремонт, и что наш сосед, Григорий Андреевич, старый партизан, недавно умер? Она говорит, что да, конечно, они давно уже купили новую квартиру, что здесь удивительного, это нормально, а Андреевича жалко, хороший был дедок, боевой… И тут я задаю ей самый главный вопрос: что она может сказать по поводу всей этой суеты вокруг убийства на Первомайской, знает ли она, что делал «фольксваген-жук» испанца Сезара Герреро у нашего подъезда в то время, когда убивали этих несчастных пятерых, и где был в это время сам Сезар, который показал следствию, что катался на автомобиле с ней, Татьяной Соколовой, в девичестве Кальченко, что она и подтвердила следователю Романову на допросе? Хотя сама она в это время изучала египетскую мифологию и занималась сексом в соседней квартире со мной, Германом С., которого в результате, в том числе и этого бардака, чуть не упекли пожизненно?

Татьяна отвечает, что слышала о моих проблемах (ха!). Но что она могла сделать, когда ее давний знакомый еще по греческим делам Сезар (о которых лучше просто никому ничего не рассказывать, потому что это была такая дурь, в которую она вляпалась, что, наверное, всю жизнь теперь не развяжется) попросил ее об этом? А у нее менты спросили очень быстро, буквально в тот же день вечером, об убийстве она даже еще ничего и не слышала («ой ли?!»). А потом поздно уже было что-то менять, могли запросто пришить соучастие и все такое, ей вообще пришлось на какое-то время уехать, но она рада, что у меня все обошлось… Она говорит быстро, явно нервничая и стараясь быстрее закрыть тему.

Но я уже знаю, что пришел ответ из Интерпола, журналюги добились, пусть и через полгода, но молодцы все-таки, пробили тему. И факт заключается в том, что испанец действительно в бизнесе. Он долго торчал в Греции, оттуда его подали в международный розыск, и он упер в Украину, потому что здесь «есть, где спрятаться», как говорил водила из «Места встречи изменить нельзя», прямо тебе Сокольники, увеличенные многократно, но, скорее, по другой причине — искать тут вряд ли будут, пока не засветился. А он засветился, да еще как, но, как ни грустно, в нашем случае это ничего не меняет, а все из-за этого дурацкого кофе, который не вовремя пришли попить покойные ОБОПовец и его жена. И этот Сезаришко продолжает делать свое черное дело, то есть спокойно себе жить и развлекаться, а Вадька Журавлев сидит на «зоне» за то, чего не совершал, и ждет Соню на свидания, если они, конечно, у него бывают, и если Соня еще помнит, как его зовут. И тут Татьяна мне рассказывает об обыске в моей квартире, о чем я и так знаю, и о пани Польской, и о Литрофаныче. Я шокирован этим известием, я не верю, что так бывает. Оказывается, своим освобождением я во многом обязан своим соседям?!

— А ты знаешь, что Вадику Журавлеву пожизненно впаяли? — спрашиваю я под занавес.

— Знаю. Но тут все вопросы — к Соне.

— Ты ее тоже знаешь?!

— Чего бы мне ее не знать? Два года по Салоникам вместе работали.

Единственный вопрос, на который я не нахожу ответа: что же такого знала Соня? Мы молча доедаем картошку, запиваем очень дерьмовым чаем из пластмассовых стаканчиков. В жизни больше ничего не буду пить из пластмассовых стаканчиков! Она говорит, что, пожалуй, пойдет, ей пора, а я говорю «хорошо», я куплю себе минеральной воды. Так мы и расстаемся: я остаюсь в очереди за «Миргородской», она уплывает вверх на эскалаторе за визой в посольство.

Я вхожу в свой двор и вижу Митрофановича. Он, как обычно, сидит на лавочке возле подъезда и курит. Рядом лежит какая-то книжка. Я подхожу ближе и вижу, что это «Етимологічний словник української мови».

— Как здоровье? — спрашиваю я.

— Здоровье в порядке, спасибо зарядке! — шутливо отвечает Литрофаныч и показывает на припрятанный под пиджаком пузырь водки.

Он немного постарел, но по-прежнему бодр духом и не собирается сдаваться на милость своей старухи.

После того как табуретки перестали ломаться, умер его друг и сосед Григорий Андреевич, Митрофанович практически совсем перестал разговаривать с супругой. Все дни напролет он проводил на кухне, сидя на своих табуретках, за чтением украинских справочников и словарей, которыми увлекся на старости лет. Ему было приятно и любопытно узнавать новые факты и слова, он прикидывал, что он знал об этом раньше, и сравнивал с тем, что знает об этом сейчас, и приходил к выводу, что жизнь — прекрасная штука. Изредка он выходил во двор, где постоянным его собеседником стала Евдокия Николаевна, которой сейчас не было дома.