Ліна Маніло - Бракованные, Ліна Маніло

отсоединяется от толпы, идет к столу. По его глазам понимаю – это тот самый пригласивший нас Саша. Ольга краснеет, словно в маковую головку превратилась. Суетится. Трясет пустым пакетом, и, если бы не общее оживление в кухне, наверное, я бы услышала гулкое биение ее сердца. Саша симпатичный, а еще так смотрит на Олю… влюбленно, с восхищением.

– Хорошо, что вы приехали, – улыбается Саша, впрочем, смотрит только на Ольгу.

Народ налетает на принесенные угощения, а Валерка из параллельного потока отпихивает Сашу, поднимает Ольгу на руки, кружит в воздухе под громкий свист и смех. Другие парни находят чистые стаканы и наливают щедрую порцию вина в оба.

– Давайте, девчонки, за встречу! – горланит неунывающий Валера, но я решительно качаю головой. – Ну, что ты? Давай. Раз пришла, пей!

У Валеры большие голубые глаза и румяные пухлые щеки. Вкупе с кудрявыми светлыми волосами и детской улыбкой это создает ощущение, что имеешь дело с толстопопым ангелочком. Сейчас ангелочек знатно накидался, голос стал слишком громким, а движения порывистые.

– Давай, – забираю стакан, чтобы избавить себя от лишней суеты и, извинившись, выхожу из кухни.

Я совсем не пью, но отлично знаю: когда в твоих руках стакан с алкоголем, никто не пристает и косо не смотрит. В коридоре оживленно. Квартира маленькая, потому даже пять человек в одной комнате – уже толпа. Протискиваюсь через людей, ищу сама не знаю, чего. Мирослава? Но его тут нет. Маленькая квартира кажется бесконечно огромной, когда в любом ее углу так много людей. Чтобы сделать десяток шагов, приходится потратить столько же минут. Иногда я ловлю на себе странные взгляды, от которых спина леденеет. Нахожу дверь, за которой тишина, хочу спрятаться внутри, но она оказывается запертой. На полотне старый потрепанный плакат с Человеком-пауком, и что-то мне подсказывает, что это комната Мирослава. Эх, жаль, что закрыто…

Ухожу дальше, натыкаюсь на парочку в темном углу. В парне узнаю хозяина вечеринки. Он целуется с какой-то девчонкой, крепко прижав ее к стенке, будто раздавить собирается. Она извивается, глухо стонет, царапает его спину через футболку, стягивает ее через голову, обнажая крепкий торс с хорошо проработанными рельефными мышцами. Я отворачиваюсь и шмыгаю в другую комнату, где тоже толпа, но места больше, и никто не пытается сожрать другого в поцелуе. Дверь на балкон распахнута. Я иду туда, так и не найдя себе места. Там свежий воздух, там никого, и можно вдохнуть кислорода.

Все-таки вечеринки – не мое, как ни крути. Мне комфортно, когда меня от подвыпившей толпы отделяет барная стойка, а в дверях стоит охрана. Прохладный ветер гладит лицо, забирается под водолазку, щекочет до ледяных мурашек. Ежусь, свободной рукой растираю плечо, разогреваю кожу. На улице темно, в домах напротив одно за другим загораются окна, а терпкое вино в стакане одуряюще пахнет южным солнцем. Я не люблю пить, но я бармен, я люблю алкоголь. Как художник краски. Ведь чтобы нарисовать отличную картину не обязательно облизывать палитру?

Когда от холода стучат зубы, а вино становится ледяным, я возвращаюсь в комнату, улыбаясь своим мыслям. Но стоит увидеть «состав отдыхающих», мое лицо каменеет. Потому что в пяти шагах стоит, сложив руки на груди и слегка покачиваясь… Пашка Соловьев. Самое паскудное, что он тоже видит меня, и взгляд его не сулит радости. Паша снова пьян, а как показала практика, это может плохо закончиться. Бывают непроходимо тупые люди. Кромешные идиоты. Вполне вероятно, что Паша Соловьев из такой породы. А иначе не знаю, как объяснить, что он после всего, что случилось между ним и Мирославом, пришел сюда. В квартиру Мира. Неужели снова на драку нарывается? Или знает, что Мирослава тут нет, потому приперся? Интрига.

Смотрю на него, опускаю взгляд на зажатый в руке стакан. Не ром, но тоже сойдет. Если Соловьев сунется ко мне, плесну в морду без раздумий. Но сунется ли? В комнату входят, из нее выходят. Играет музыка – что-то современное и жутко модное, – но никто не танцует. На вечеринке царит расслабленная атмосфера, и только взгляд Соловьева под кожу забирается. Неуютно. Холодно. Тяжело. Как-то так выходит, что мы остаемся с Пашей одни в комнате. Черт! «Оля же обещала, она клялась», – мысль бьется в голове испуганной птицей, и я злюсь. Честное слово, я прибью эту вертихвостку. Но, может быть, она не знала, что он придет? Вдруг он тоже, как и мы с ней, оказался здесь совершенно случайно?

Паша улыбается широко, смотрит на меня мутными глазами и громко икает. Выдерживаю ментальную атаку, фокусирую взгляд на Соловьеве, а позвоночник сковывает безотчетный страх. Я не должна его бояться! Это вечеринка, тут много людей, он ничего мне не сделает!

– Привет, Царева, – говорит и, покачнувшись, делает в мою сторону один широкий шаг.

Рядом с Пашей нет его привычной свиты – тех, кто вечно прикрывает его спину. Нет любимой Марго, на которую так удобно было вину валить. Нет прочих собутыльников, всегда готовых поорать за компанию. Соловьев выглядит… потерянным, что ли. Не знаю, вот смотрю на него, и нужного емкого слова подобрать не получается.

– Привет, Соловьев.

Я не злопамятная, но у меня отличная память. И из нее не стереть реакций на меня этого, в общем-то, мирного парня, стоит ему выпить. В этот раз алкоголь, вылитый в лицо, может не сработать.

– Я пойду? Позволишь? – я говорю спокойно, даже улыбаюсь. В этот раз мне не хочется скандалов, не нужны разборки, а уж тем более мордобой. После разговора с сестрой мне такой адреналин не нужен, и так на душе паршивее некуда.

Соловьев кивает, и я шустро семеню к выходу, но у самой двери он преграждает мне путь. С громким хлопком кладет руку на дверной косяк в нескольких сантиметрах от моего носа. Ойкаю, а Паша наклоняется ниже, и наши носы на мгновение соприкасаются. Меня отбрасывает в сторону будто от удара тока. Кляну себя за испуганный взгляд, за нервозность мою и изо всех сил надеюсь, что на лице нет отпечатка страха. Я его не боюсь! Он козел и сволочь, несдержанный