Сергій Вікторович Жадан - ДНК

— Что-то их многовато, — сказал Виталик и покосился на меня.

Бобр качнул головой и задумчиво проговорил:

— Зря мы так напились все-таки.

— Это все трава, — сокрушенно добавил Косач. — Надо было, Вася, по две-три затяжки, и тормозить.

А при чем тут я. Не надо на меня смотреть. Я, что ли, придумал сюда идти. Не знаю, кстати. Вряд ли. Не может быть. Но в любом случае, я ничего не успел сказать. Дымок встряхнулся по-собачьи, и острые длинные иглы полетели навстречу темной рати. Родина ударила металлической косой о землю, и за нашими спинами встали тени тех, кто долгие годы не мог найти успокоения в подземельях Донбасса. А впереди всех встал смешной и мертвый Костя Красотка с портретом Энди Уорхола в тлеющих тонких руках.

И битва началась.

* * *

Проболел я тогда недели три или четыре и еле выкарабкался. Температура сутками не снижалась, и я просто сгорал, глядя невидящими глазами за окно спальни, где громыхали грозы, где сезон ливней обещал новую жизнь. Я так тяжело и долго балансировал на грани жизни и смерти, что почти ослеп и с тех пор зрение у меня ни к черту, приблизительно минус сто семьдесят восемь. Но не суть. Это все понятная история, если ты заражаешься корью, будучи взрослым мальчиком.

Ко мне никого не пускали, мобильник забрала и спрятала мать. Потому только в начале сентября я узнал о короткой перестрелке, забравшей жизнь Алматы и двух его подручных, о Додике, которой вскрыл себе вены в своем доме сразу после этого, о похоронах Красотки, обезображенный труп которого был обнаружен путейной командой в лесополосе возле железнодорожной станции, о том, что ждет меня студенческое общежитие, и новые книги, и учеба, и новая-новая жизнь.

Вы потерпите, я уже заканчиваю. Важно вот что еще. В общежитии я стал жить с октября и спиртного не брал в рот вовсе, уже не говоря о траве. Я бегал по утрам в парке, баловался с гантелями. Занимался учебой, как проклятый, и за полтора года поумнел так, как никогда ранее. Просто черт его знает, какой стал умный, если вы понимаете, о чем я. Но мне ничего не помогало. Стоило где-нибудь уединиться — в библиотеке с книгой, на лавочке в чудесном зеленом парке, которых у нас до войны было великое множество, как рядом вот так, как я с вами, садился Костик Красотка и смотрел на меня. Просто сидит и смотрит.

— Какого хера, Костя, — сказал я ему как-то раз.

— Уезжай, Вася, уезжай отсюда, — Красотка прикурил длинную женскую сигаретку и огляделся. Вокруг нас мамаши скакали вместе с колясками. Наступила пора второй сессии, летел пух, на бульваре Пушкина старички играли на духовых инструментах.

— Куда и зачем?

— Куда хочешь, но тут я от тебя не отстану, — улыбнулся он, — стану в комнату к тебе приходить, на лекции, завывать в ночных трубах.

— Это что еще за трубы такие? — поднял я брови.

— Хер его знает, — помахал сигареткой Красотка, — это я так образно. Ты ж читал Эдгара Аллана По, что-нибудь в этом духе. И ты свихнешься, мой милый, просто заболеешь, и вся твоя молодая цветущая жизнь сойдет на псы.

— Но тебя же нет, Костя, ты умер, ты не можешь мне приказывать, где мне жить, а где нет.

— Это точно! Я умер и не могу. Но тебе, брат, от этого не легче. У тебя девушка отличная, новые друзья, каково тебе будет признаться им, что ты гребаный шизофреник?

Мы помолчали. Старички играли джазовые стандарты и, несмотря на возраст, зажигали не шутейно.

— Передавай привет нашим парням, — сказал Костя, поднимаясь со скамейки, — хорошо бы и им тоже отсюда уехать, да боюсь, что говорить им сейчас об этом бессмысленно. Только дураком тебя станут считать. Тем более что Косачу и Бобру суждено именно в эту землицу прилечь костями. Так что ни к чему. А ты помни, что я сказал. Ты же гребаный биолог, понимаешь, что это значит, когда к тебе начинают являться твои мертвые друзья?

— Если я перееду, ты меня оставишь в покое?

— Во всяком случае, на некоторое время, дорогой. Да, определенно, хотя бы на некоторое время.

— Слушай, а почему, почему все так? Почему надо уезжать? В чем дело?

— Да в том, дорогой, что битва началась и исход ее не предрешен.

Больше с Костей мы никогда не говорили. Правда, он являлся еще несколько раз, то в толпе на бульваре, то в интернет-кафе. Смотрел издалека и курил. Но после того как я сообщил матери, что перевожусь в Киев, все стало проще. Вот такие дела. Так что, конечно, мы были слишком малы, чтобы видеть революцию на граните, ни хрена не понимали в движении «Украина без Кучмы», и пропустили революцию роз, да и вообще в Киеве — не у себя дома, но что-то и в нашей жизни было такое. Например, на последнем Майдане стояло, как минимум, два Чумака. Я, неприметный, никому не интересный очкарик, маялся в толпе у сцены. А там, наверху, с гордо поднятой головой стоял настоящий биологический Чумак, строитель нации и продолжатель рода.

Это я к тому, что было определенно что-то такое и в нас. Да и есть, чего там скромничать, конечно, есть. У всех нас, кто остался без дома, кто живет сейчас в этой войне, кого ведут по жизни тихий Дымок и милая девочка Родина с тяжелой стальной косой, идущей до самого центра земли.

* * *

— Хорошо излагаешь, парень, люблю я тебя послушать, — сказал бармен и налил еще, — только я тебя предупреждаю, Васек, это последняя. Я на тебя запишу. Там уже долг, между прочим, изрядный. И ты иди, Христа ради, мы уже час как закрыты. Вот пей последнюю — и иди. Ты не обижайся, но вот мне, считай, шестьдесят три, но даже я смотрю на жизнь веселее. Пора бы тебе прийти в себя! Ты ж совсем еще молод. Тридцати поди еще нет. Что ж ты живешь как старик? На носу семнадцатый год, а ты к шестнадцатому никак не привыкнешь. — Он помолчал и добавил: — Не постигаю я одного, как ты со своим зрением после выпивки находишь дорогу домой.

— Слушайте, вы отличный бармен, — сказал я и стукнул последней рюмкой о передние зубы, — это верно, вся проблема в зрении и больше, конечно, ни в чем.

Махнув рукой, я побрел по направлению к двери, за которой всех нас ждало долгое и ненасытное время.

27 мая 2016 г., Киев