Сергій Вікторович Жадан - ДНК

Деда приняли наверху солдаты, мама быстро запрыгнула сама, я полез последним и чуть не свалился с заднего борта. Как когда-то возле военкомата, я снова сполз в уголок кузова и старался дышать, отодвигая дурноту. Пусть это будет страшный сон, думал я, пусть мы еще в Новохоперске, пусть теща сейчас пропилит мне всю голову, лишь бы это все приснилось.

* * *

На каждое Девятое мая в школе задавали подготовить рассказ о том, как воевали твои родственники. Что-нибудь про подорванный вражеский танк или взятого в плен языка. И, что в сельской школе, что на ХТЗ, каждый раз я придумывал какой-нибудь подвиг деда Павла.

Не рассказывать же им, что его брат воевал за фашистов, а он сам наглухо отказывается рассказывать о войне. Наград я не видел, а на любые расспросы о старой жизни дед с бабкой реагировали одинаково — уходили от разговора под любым предлогом. Я даже не знал, воевал ли он, партизанил ли, работал ли в тылу или оставался на оккупированной территории. Поэтому мои представления о войне формировал кинематограф.

И то, что мы увидели в Першотравневом после взрыва, было похоже на войну из фильма: окна выбиты, по улице разбросаны обломки парканов, то тут, то там валялась мертвая живность — куры, гуси, петухи. По улицам бродили солдаты в противогазах и собирали трупики животных в тачки.

И бабий вой фоном со всех сторон. Пока я слез с машины и унял головокружение, завыли и наши: вся живность полегла — десяток кур, петух Серёжа и бабулина гордость, красноглазые белые кроли новозеландской породы, в которых, судя по маминым рассказам, были вложены все сбережения семьи.

Ни одно окно не уцелело, глечики и посуда разбились, по всей внешней стене хаты пошла трещина — короче, полный гармидер. Сердце скрипело — оставлять их посреди такого несчастья не хотелось, но нужно было как можно быстрее увезти Надю с ребенком в Харьков. Забрать всех с собой? А куда селить и чем кормить? К горлу поднялся самый горький ком — выбора не было, надо ехать.

Я еще раз обошел каждого, напомнив, что ничего нельзя ни есть, ни пить, а завтра, как откроется сильпо, купить сладкой воды, хлеба и консервов, если продавщица Егоровна забожится на то, что все это только что привезенное. Наказал назавтра спалить всю одежду и купить что-то в автолавке. Потом нарвал марли с чистых подгузников и сделал какое-то подобие медицинских масок. Надел на Надю с малым, остальные отмахнулись. Мама кивала головой, соглашаясь, но смотрела куда-то мимо, бабка же носилась, всхлипывая, по двору и на слова не реагировала.

Дед сидел на лавочке с соседом Мыколой, который тоже плакал, рассказывая о том, что все его хваленые пчелы породы украинская степная лежат мертвым ковром вокруг ульев. Еще чуть-чуть — и я бы заплакал с ним, чего допустить никак нельзя было — моя семья зависела от меня, и первым делом нужно было увезти отсюда ребенка. Я на всякий случай вылил на землю молоко из бидона, чтоб не выпили, и поднял Надю с лавки — пора было уходить.

Вышли в калитку, я нагнулся было обнять деда на прощанье, как он сорвался с лавки и замахал палкой через улицу — там, в сопровождении двух солдат в противогазах, шел голова сильрады Григорий Лысенко.

«Шо, падло краснопузе, гуляєш? — заорал дед Павло и начал багроветь: — Сука, Хіросіму нам учинив!» «Геннадий, угомони деда по-хорошему», — скривился Лысенко и остановился напротив калитки.

«Шоб ти сдох», — рявкнул дед, а к нему поднялся с лавки Мыкола: «Мало вам війни було, мало того, шо своїх поїли, так тепер бонбу скинули?»

«Гена, ты партийный?» — спросил Лысенко, подходя ближе. «Кандидат», — ответил я.

— Тем более. Должен пример подавать родственникам, тем более классово несознательным, без пяти минут врагам.

«Гриша, шо твої червоні творять», — не унимался дед, но на нем уже висла бабка, закрывая ему ладонью рот и приговаривая: «Нічого не чуємо, нічого не чуємо».

«Отойдем», — кивнул голова, и мы вдвоем пошли в сторону Мыколыной хаты. Солдаты остались стоять посреди улицы, Мыкола уселся на скамейку, а деда матушка с бабкой утянули во двор.

«Авария была», — начал Лысенко.

— Слышь, начальник, я ж не дурной, я в Капустином Яру служил, слыхал за такой?

— Допустим.

— Так от, у нас там инструктажа на случай атомной войны было два на месяц, понял?

— И шо?

«И то, — я уже не сдерживался, — шо это был подземный ядерный взрыв, а ваши людей не предупредили, вывезли на два часа чуток в сторону — и рванули. И тут теперь на сто лет мертвая зона».

— Э, тише, тише, мертвая ему. Ничего, значит, необратимого не произошло. Тут столько начальства было с утра, был бы риск, они б не приехали.

— И де они сейчас?

«Та чухнули», — нехотя признался Лысенко.

— Отож. Чего людей не вывести за пятьдесят километров?

— Ты шо, дурной? Тут столько сел, а слухи? А западные голоса?

— А люди?

— Так а шо люди, сказано всем водку пить, выводить радиацию.

«Диденко, — позвал одного из солдат голова, — дай пару бутылок». «Не надо, непьющий», — отрезал я.

— Это другое, тут для здоровья.

— Все одно.

«Смотри, пожалеешь», — пожал плечами Лысенко и тронулся дальше по улице. — И деда угомони, а то он давно на срок напрашивается, вражина».

Я громко сплюнул себе под ноги и вспомнил старую бабулину прибаутку: «То вже свинячий голос», что означало — все, уже ничего не поделаешь. Надя с малым были готовы, мы простились во второй раз со стариками и пошли пешком к трассе, чтобы закончить этот бесконечный день так же, как и начали, — в дороге домой.

* * *

Дед помер первым, через полгода. Обычно в наших краях жены переживали мужиков лет на десять, а то и на двадцать, если муж сильно пил, а супруга — нет. Но тот злосчастный взрыв изменил привычные нормативы, через год с небольшим в районной больнице усыпили бабушку — больше бороться не было смысла. К тому времени умерла где-то четверть пожилых жителей Першотравневого — онкология, мать ее. Я очень надеюсь, что она достала кого-нибудь из тех, кто приехал в то воскресенье на черных «Волгах» принимать работу.

Надя ушла от меня практически сразу. На ее зов из Кисловодска транзитом через Москву прилетела теща и с ходу принялась пилить меня за безответственное отношение к