Свидницький А. П. - Оповідання та нариси, Свидницький А. П.

он вынул червонцы и снова стал. Другой нищий в это время начал баловаться своим узлом: бросит его вверх и ловит, как мяч. Бросая, он приговаривал: «Се тобі, боже!» - а поймавши, произносил: «Се мені, боже!»

«И это наш»,- подумал парень, и, когда нищий подбросил узел, он схватил его на лету.

- «Тобі, боже!» есть, а «мені, боже!» де? - спрашивал сам себя нищий, стоя с растопыренными руками.- Не жартуй, боже! віддай, бо то не твоє.

Прождавши несколько секунд, он во все горло начал звать товарища.

- Йду, йду! - откликнулся тот.

- Йду, йду! - передразнил его звавший.- Будто ты и в самом деле на дворе был! Отдай мне червонцы!

- Я не брал.

- Как не брал? Врешь. Отдай!

Вскоре они вцепились друг другу в бороды. Парень тем временем тихонько вышел из комнаты, разом отворил дверь и стрелою помчался вперед.

- Хтось був! - вскрикнули дравшиеся, услыхавши скрип двери, и бросились в погоню; но второпях натыкались один на другого, стукались лбами об стенки и, наконец, один сел, другой начал рыться у себя в торбе.- И моих нема! - воскликнул он, наконец.

- Слава богу! не будешь с меня смеяться,- сказал сидевший.

Слово за слово - они разбранились и, еще подравшись, отправились в разные стороны.

 

 

V

 

Три года прошло с тех пор, но о дитяти не было ни малейшего слуху. И по ярмаркам викликали, и по відпустам, но все напрасно. Тем не менее поиски не прекращались. Особенно старалась мать. Она не знала ни отдыха, ни утомления, ни сна, ни покоя; проникала всюду, куда только вела какая-нибудь молва; нашла несколько чужих детей, которых имели обыкновение увозить некоторые из мелких помещиков и записывать в свои крепостные, но своего собственного дитяти нигде не находила.

- Полно хлопотать,- советовали соседи,- вероятно, заблудилось в лесу, и волки съели.

- Не перестану хлопотать,- отвечала несчастная мать,- не перестану, пока не узнаю досконально, что моего дитятки, моего голубятки нет в живых. Я не буду иметь сил держаться дома, пока будет оставаться хоть малейшее сомнение в его смерти, пока буду питать хоть малейшую надежду на отыскание своей крошечки. Буду ходить всю жизнь и только из гроба не встану для поисков.

Не было местечка, не было села, ни монастыря, ни церкви, ни каплицы, куда стекается народ, где бы она не была по нескольку раз. Ни хозяйство не занимало ее, ни муж, ни родня; одна мысль была в голове, и другой цели не было, кроме отыскания дочери.

- Обратитесь к нищим,- посоветовал кто-то,- они всюду шляются; авось узнаете что-либо.

- Спрашивала я у нищих, спрашивала и у солдат, спрашивала у купцов, у цыган, у коробейников и у извозчиков, но все напрасно. Если бог не поможет, то никто не поможет,- ответила неутешная мать и пошла на відпуст с новым обетом, пешком и босая.

Было огромное стечение богомольцев на этом відпусті и, по обыкновению, длинные ряды нищих. Шляхтянка уже не нанимала кликуна, а обратилась к богу. На него одного полагалась она и молилась со слезами, чтобы он помог узнать по крайней мере, живо ли пропавшее дитя. Помолившись, вышла она из церкви и встретила тетушку на паперти.

- А что? нет? - спросила эта.

- Никакого следа.

Подобные вопросы предлагали и разные другие лица, успевшие познакомиться с несчастного матерью во время ее странствований. Как обыкновенно бывает, собралась большая куча любопытных, расспрашивают, слушают с участием, но больше ничего. С разбитым сердцем отсюда пошла несчастная раздавать милостыню, сопровождаемая большою толпою сострадательных людей. По-всегдашнему, между нищими встречались разные калеки - и уроды безрукие, безногие, косые, слепые, старые, молодые, дети, мужчины и женщины. Каждому подавала она, но особенно старалась не прозевать дитяти: «Молитва невинного взойдет ко господу, и он возвратит мою дочечку»,- думала несчастная. Так дошла она до уродливой безрукой старухи, и запряженной в маленькую повозочку:

- И моей калеке, Христа ради! - взмолилась нищая.

Шляхтянка положила шажок в повозочку. В этой повозочке сидела девочка. Руки ее были страшно выкручены, ноги высматривали из-за плечей, шея свернута; но личико у несчастной калеки было очень привлекательно. Целая толпа невольно остановилась перед нею

- Бедное, несчастное дитятко! - сказала шляхтянка и дала копейку.

Калека посмотрела на подающую и говорит:

- Дайте, мамо, больше; от этого не обеднеете.

Шляхтянка вздрогнула, услыхавши этот голос. Может быть, ее поразило слово «мама», которым никто не называл ее уже три года? Может быть, такое страшное калечество?

- Цить, бо задушу, як гадину! - крикнула старуха.

Толпа между тем росла все более, шляхтянка все внимательнее всматривалась в лицо калеки.

- Чи ти не моя Галочка? - спросила она, наконец.

- Я, мама,- ответило дитя.

Мать взвизгнула и упала без чувств. Мгновенно воскресла в ее памяти ночь на липе, в грозу, и слышанный тогда детский крик. Как молния, явилась мысль: «Это я твой голос слыхала! Это тогда у тебя в самом деле ножка болела!» Явилась, как молния, и поразила, как гром. Засуетилась толпа, заревела и бросилась на нищих. По указанию дитяти нашли всех - кто ноги ломал, кто руки крутил, кто шею свернул, кто помогал, кто одобрял,- и кого просто растерзали, кого убили, кого повесили. Остервенение, убийства прекратились только тогда, когда игумен с монахами в полном облачении вмешался в толпу. Во время суматохи несчастная мать, нашедшая свое дитя, несколько раз приходила в чувство и тотчас же снова падала в обморок. Когда же она в последний раз очнулась, то была уже сумасшедшею.

- Моя бабушка, мамина тетя, меня отдала нищим,- сказала девочка на вопрос игумена о том, кто ее похитил.

Эта бабушка, эта мамина тетя, наблюдавшая за всем издали, видя, что озлобленный народ кинулся искать ее, сама ретировалась на тот свет: поспешила повеситься. Но прошло около месяца, прежде нежели сумасшедшую мать и изуродованную дочку отдали мужу и отцу. Дитя не знало, откуда оно родом, а мать плясала и твердила только