Леонід Добрянський - Рід Добрянських. Генеалогія і спогади, Леонід Добрянський

«Июль 1943 года. Вчера - обычный день. С утра ясная погода, а с полудня - дождь. Если бы Кизел стоял на равнине без уклона, то он исчез бы в грязи. Когда я выберусь из этой дыры? Живем мы трое - я, Корытов и Васильев - в одной комнате. Крыша этого дома как решето. Если дождь, то у нас на полу лужи. А так как дожди идут непрерывно, то у нас лужи не пересыхают. В довершение всяческих наших домашних неудобств хозяйский мальчишка Леня (убирает нашу комнату) приспособился делать изъятия всякой съедобной мелочи из наших чемоданов. Я написал на бумажке: «Не смей шарить по чужим чемоданам, скотина!» - и положил эту бумажку сверху на свой чемодан. Леня, видимо, прочитал эту надпись, так как несколько дней не подметал пол в нашем логове. Но так как надпись имела в виду только содержимое наших чемоданов и не касалась всего того, что находилось вне их, то Леня (в простоте сердечной) продолжал брать то, что находилось на столе или в другом месте, но не в чемоданах. Вчера исчезла катушка ниток. Сказать, что ли, хозяйке?».

«23 июля 1943 года. Этот идиот Васильев всегда заводит неприятные разговоры. Вчера ни с того, ни с сего заявил, что нынешний режим хуже режима Победоносцева (я читал дневник графа Ламсдорфа о закулисной стороне дипломатии Александра Третьего). Позавчера тоже завел неприятный разговор, спор и договорился до того, что предприятия (вообще промышленность) не нужны, ибо они предназначены только для войны, т. е. для разрушительных целей».

Я боялся таких разговоров, споров, считал, что как бывший член партии я на прицеле у служб НКВД. Случай со Скрыпником, о котором я рассказал в главе об МВС, научил меня быть осторожным, не раскрывать себя. Да и кто такой этот Васильев? Говорил, что женат, что жена где-то на западе, чуть ли не в Ленинграде. О работе Васильева в проектном бюро я не имел ясного представления, но видел, что он мало загружен и, от нечего делать, возится с расчетом на прочность и устойчивость вантового моста. Возможно, он был осведомителем НКВД. Я вспоминаю, что в начале моей работы в техотделе МВС, когда я был еще членом ВКП(б), какой-то субъект в военной форме, какую носили чекисты, подсел ко мне и вполголоса, чтобы не было слышно сидящим вблизи работающим проектантам, предложил мне сообщать в некий отдел НКВД, кто что говорит. Я отмолчался, и больше никто не подходил ко мне с подобными предложениями.

Продолжаю свой рассказ о нашей жизни на «Широкстрое». В здании техникума на первом этаже была столовая, в которой питались все одинокие сотрудники Управления строительства. Мы трое, жившие в городе, случалось, не успевали к завтраку в столовой и только обедали и ужинали в ней. На обед было всегда одно и то же: первое блюдо - щи с капустой, на второе - кусок соленой рыбы - кеты весом в 50-70 г с гарниром - кашей из овсяной крупы (не «Геркулеса»). На ужин была та же овсяная каша и чай без сахара. Эта овсяная каша так мне надоела, что спустя годы я испытывал к ней отвращение. Такое питание плюс паек черного хлеба было для нас недостаточным, и мы чувствовали себя всегда голодными, кроме тех случаев, когда нам выдавали американскую тушенку, что было редко.

«5 июля 1943 года. Вчера, выходя из столовой, мы с Корытовым увидели выходившую из кухни женщину с двумя ведрами. В одном были помои, в другом - картофельные очистки (шелуха). К женщине подбежали несколько мальчиков лет 8-12, оборванных, грязных. Они старались выхватить из рук женщины ведра, предлагая свои услуги - донести ведра до помойной ямы. Но женщина не позволила им этого и сама понесла ведра. Мальчишки шли за нею, держась за ведра и за юбку женщины. Один мальчик запустил в помойное ведро руку, извлек со дна какие-то съедобные остатки и, держа их обеими руками, рассматривал, что можно использовать. Затем, видимо, нашел что-то съедобное и жадно проглотил. Когда женщина вылила помои и выбросила очистки на вонючую кучу, мальчишки, как собаки, бросились на эту кучу и стали хватать объедки и запихивать себе в карманы.

Какие воспоминания о детстве будут у этих мальчиков? Мне стало грустно: общество отторгло их от себя».

«1943 год. Рассчитывая конструкцию сопряжения понура с телом плотины, я брал некоторые данные у Корытова. Якубов удивился: «Зачем вы пользуетесь этими материалами, это же делал Корытов?». Дескать, Корытов очень глупый человек, что можно у него позаимствовать? Я был возмущен таким высказыванием Якубова, но промолчал. Сам Якубов, числившийся бригадиром, фактически ничего не делал. Расскажу такой случай, характеризующий Якубова.

Корытов подошел к Якубову прикурить, и они повели между собой приятельский разговор. Якубов в тон Корытову стал говорить о наших недостатках, лишениях. Смысл слов: все мы стали старыми (а у Корытова лысина и седые волосы на висках), с морщинами на лице. Страна наша нищая, и все мы нищие, «доходяги». Разрушения, вызванные войной, огромны. Впереди нас ждет неизвестно что, никаких хороших перспектив. Все это говорил Якубов в своей обычной манере подделываться под настроение собеседника. Это было безотчетное лицемерие. Якубов так привык хитрить, что это вошло в привычку. Лицемеря, подделываясь под настроение Корытова, Якубов выболтал свои собственные мысли, настроения. Если разобраться, то и я, и все здесь работающие так же настроены, но молчат, молчат....»

Хотя приводимые мной дневниковые записи и помечены 1943-1945 годами, их можно отнести ко всем годам сталинской диктатуры и до войны, и в послевоенное время.

«Государственный аппарат, кажется, загнивает. Каждый, как только дорвется до пирога, старается урвать возможно больший кусок. Каждый работник старается использовать занимаемое им положение (должность) в целях обогащения, наживы. И хоть ты каждый день меняй работников, ничего не изменится: все боятся сказать лишнее слово, так как можно погибнуть. Никакой критики, никакого контроля, все зажато до предела.

... У нас вообще нет справедливости, а только целесообразность с точки зрения определенной группы лиц, защищающих то, что они считают нужным защищать, хотя бы это было так же далеко от справедливости, как небо от земли.