Леонід Добрянський - Рід Добрянських. Генеалогія і спогади, Леонід Добрянський

Сегодня 29 декабря, он уезжает вместе с частью на фронт. Я записал его адрес: ППС 1617/1. Простились мы с уверенностью, что война окончится нашей победой. Где и как мы потом встретимся?..».

Возвращаюсь к жизни родителей после того, как Гриша и Таня выпроводили их из своего дома, оставив на произвол судьбы и без продуктов питания. Они стали жить в маленькой избушке Ивана. Плохо им пришлось: старые, больные, они голодали. Об этом времени их жизни подробно писал мне отец в своих письмах, текст которых я приводил ранее. После смерти отца в 1933 году мама жила то в семье Петра, то Вани, то Зини. О том, чтобы пожить в семье Гриши, она и не помышляла.

В прежние годы, когда вся наша семья жила на хуторе у Ермакея, мама была полновластной хозяйкой. Не только мы, подростки - Иван, я и Петя, но и взрослые слушались маму беспрекословно. Непослушание исключалось: это был грех, который строго наказывался. С распадом семьи, когда все дети выросли, зажили своими семьями или ушли из семьи, а отец умер, маме пришлось плохо. Привычка повелевать, властвовать осталась, а возможность ее проявлять исчезла. Пришлось, живя в семьях детей, смотреть невесткам в рот, подчиняться им. Невестки припоминали обиды, какие они терпели от свекрови, и теперь ей мстили. На что родная дочь Зиня, но и в ее семье мама часто недоедала, а то и вовсе голодала.

У кого бы ни жила мама, я всегда посылал деньги братьям или сестре для нее. Особенно часто я посылал деньги Зине накануне и во время войны, когда цены на продукты питания резко подскочили. Через месяц-два я посылал Зине по 400-500 рублей (у меня были сбережения). Но увы, деньги забирал Семен Карпович. Он тратил их с ведома и согласия Зини, а мама сидела без хлеба. В одном из писем, которое писал под диктовку бабушки внучек-первоклашка Гриша Салий, мама сообщала мне: «...Семен, що ты прыслав деньги, нэ купыв ни одного пуда... я охляла, с трудом пэрэходжу хату...».

Меня возмутило такое отношение Зини к маме, и неприязнь к сестре тлела в моем сознании и в последующие военные и послевоенные годы.

Возвращаюсь к своему дневнику:

«2 янв. 1942 г. Встречу Нового года провел спокойно, т. е. дома, слушая радио. В 11.45 говорил по радио Калинин.

Вырисовывается вполне определенная перспектива: в связи с окончанием строительства Рыбинского и Угличского гидроузлов работники «Волгостроя», включая и руководящий состав, поедут на Урал, в Нижний Тагил».

Но, как выяснилось, должны были ехать не все работники нашего проектного отдела, часть их, правда, небольшая, оставалась в Переборах. Ей предназначалось подготовить документацию для сдачи в эксплуатацию сооружений Рыбинского гидроузла, выполнить некоторые работы, в том числе оформить архив в связи с ликвидацией проектного отдела. В Переборах оставалось человек 15, в том числе инженеры Веселов, Черемисина, Хамасуридзе, техники из отделения поверок Стариков и Шоль и др., фамилий остальных не помню.

Скажу несколько подробнее о Черемисиной. Звали ее Любовь Васильевна. Грамотный инженер, пышущая здоровьем, хорошо сложена, активная физкультурница, но... некрасивая. Родилась она в Грузии, владела грузинским языком. Познакомился я с ней по работе. Мне, работавшему в отделении поверок, приходилось проверять записки Любови Васильевны по расчетам прочности сооружений. Черемисина приходила ко мне для разъяснения некоторых вопросов по ее запискам. Ягодин после ее ухода часто говорил, что она будет прекрасной матерью. Он подталкивал меня быть решительнее в отношениях с Любовью Васильевной, подметив, что нас влекло друг к другу. Мне нравились в ней скромность, серьезность, аккуратность в отношении к делу. У нас было много общего в интеллектуальных интересах. Она, как и я, часто посещала клуб, библиотеку, концерты, спектакли, как и я, увлекалась лыжным спортом, каталась на коньках, сдавала нормы ГТО. Но... между нами было непреодолимое препятствие: Любовь Васильевна была выше меня ростом, широкоплечая. Словом, имело место физическое несоответствие. Не знаю, понимала ли она это? Я уехал на Урал вместе с другими работниками и расстался с Любовью Васильевной. Как в песне: «Была без радости любовь, разлука будет без печали...».

За несколько дней до нашего отъезда на Урал столовая стала свертывать свою работу. Одиноким работникам, питавшимся в столовой, пришлось туго. Работал лишь буфет, но в нем продуктов было мало, да и те невысокого качества. Почему-то мне запомнился ликер, которым угощали в буфете в неограниченном количестве, но по высокой цене. Я недоедал, и это плохо сказывалось на моем самочувствии.

Отъезд был назначен на 10 февраля. Всем было предложено 9 февраля явиться в отдел кадров получить трудовые книжки. Я собрал в большой саквояж свое немудреное имущество. Как ни жаль, но пришлось оставить коньки с ботинками, лыжи, радиорепродуктор, книги и еще многое другое. 9 февраля 1942 года, явившись в отдел кадров, я расписался в получении трудовой книжки. Никакого приказа о моем увольнении с «Волгостроя», не было; отдел кадров уже был на колесах. 10 февраля был подан специальный поезд из пассажирских вагонов, в который погрузились работники отделов Управления строительства со своим багажом.

Итак, в путь.

Нижний Тагил

1942 год - самый трудный, самый несчастливый год в моей жизни. Ко времени переезда из Переборов на Урал, в Нижний Тагил, я порядочно отощал, а в начале пути в поезде так и вовсе голодал. На почве голода у меня началось расстройство кишечника. В моем и соседнем купе народу было много - сослуживцы, знакомые мне люди. Кое-кто посмеивался, видя мое несчастье. Я был унижен, молча страдал. Некоторые женщины, понимая мое положение, проявляли ко мне жалость. Наталья Васильевна - жена инженера Трегубова - дала мне кусок сахара. Сливочное масло, сахар, как считают медики, устраняют расстройство кишечника на почве голода.

Как я питался в дальнейшем, как питались все, ехавшие со мной, - выпало из моей памяти. Помню только, на остановках поезда на больших станциях удавалось пообедать в ресторане. Видимо, на этих станциях готовились заранее накормить нас. На станции в Молотове (ныне - Пермь) пришлось долго простоять; знакомый мне инженер Васютинский, работавший в одном из отделов Управления «Волгостроя», пока стоял наш поезд, побежал за кипятком и по дороге попал под колеса другого состава. Нелепая смерть.