Лада Лузіна - Україна-Європа

Но Дом Писателей с его мраморными ступенями, витыми колоннами, фигурными барельефами меня ошеломил. Я всматривался в детали, и они вопрошали: «Ну, почему ты не родился в то время, почему ты не стал писателем?» И тут же вызревали контрвопросы: «Вдруг не сложилось бы? Тогда готов ли я был отсидеть в лагерях? Или в психбольнице? Или пройти допрос в КГБ?»

– Ты отсутствовал, когда я читала! – возмутилась поэтесса после мероприятия. Я, и правда, несколько увлекся Домом Писателей. – Было совсем скучно, да?

– Да.

– Во всяком случае, честно, – гаркнула она. – В эту пятницу в Доме кино фестиваль «Каштановый дом». Вот там будет интересно…

За первые две недели наших встреч она зазывала меня, наверное, на полдесятка литературных мероприятий, и всякий раз я находил поводы не прийти, вскоре начав получать удовольствие от выдуманных отговорок.

В итоге, помимо секса, которым приходилось заниматься на улице (идеально для этого подходили Гидропарк и Труханов остров, логично переименованный нами в Траханов), мы ограничились обсуждением, но не слушанием литературы.

– Я не люблю встречаться с поэтами, потому что у поэтов, как правило, не стоит, – размышляла она, куря синий «Галуаз», – а мужчины совсем не читают…

Градация на мужчин и поэтов казалась мне насколько странной, настолько и обидной. Для тех и других.

– С чего ты, кстати, такой начитанный?

– Я из семьи советских инженеров, где чтение – это все, – вспоминал я заставленные книгами полки, шкафы. – До сих пор храним подшивки «Нашего современника» и «Октября».

– Ого! – воодушевлялась поэтесса и тут же зло добавляла: – Сейчас эти журналы никто не читает.

Она вся состояла из поэзии и секса, и я старался понять, то ли они дополняют, то ли перетекают друг в друга. Ее радовало то, что я читал Жене, Камю, Селина – из прозы она признавала лишь французскую; «просто близко», – и злило мое поэтическое скудоумие, кроме «Вам, прожигающим, за оргией оргию…» я ничего не знал. Я же ценил ее заботу о яичках во время минета, но напрягался от того, что пизда у нее никогда не влажнела, и приходилось использовать лубриканты.

– Так только со мной?

– Отстань! – гаркала она, и я успокаивался, видя, что злится она на себя.

Поэтесса всегда сама выбирала места встреч, но если бы это пришлось сделать мне, то я бы остановился на Доме Писателей. Неделю я воображал, как она лижет мне яйца в кабинете, где работал Остап Вишня или Максим Рыльский, – Игорь заявлял, что «совков» привили в школе литературой, и они ходят с этим вирусом всю жизнь, возбуждаясь от великих писателей на улицах и площадях, названных в их честь; ни в одной европейской стране, говорил он, нет подобного книжного культа – и эти фантазии действовали сильнее любой порнографии.

– Мы можем встретиться в Доме Писателей?

– Знаешь, там сейчас нет встреч, – тут она осеклась, поняла. – Нет!

Я упрашивал ее около недели, пока она ни согласилась и все-таки привела меня, ближе к вечеру, в Дом Писателей. На проходной, чтобы не казаться подозрительным, я купил шесть выпусков «Литературной Украины», но, по мнению поэтессы, тем самым добился обратного результата. Ее гаркающие аргументы я не слушал, прикидывая, насколько высокими окажутся потолки в помещении, куда она заведет нас, будут ли там изящные вазы и мраморные колонны. Я грезил, я предвкушал, но поэтесса сбросила меня, точно Люцифера с небес.

Мы стояли у женского туалета, и взглядом я плавил белую табличку с черным треугольником на двери.

– Тут?!

– Если хочешь в Доме Писателей, то да.

Я хотел сильно. Так же сильно, как воображал, что белый унитаз – это трон, а кафель на стенах – мраморные доски почета. Но ожидания были слишком велики, и я двигался в поэтессе механически, без наслаждения.

Помогло то, что она вдруг увлажнилась. На мгновение замерла, а после отдалась за все предыдущие сухие разы.

Я люблю Институтскую и за это знакомство, и за прогулки по тихим улочкам. Но сейчас она другая – людная, шумная, ограничивающая. Не зона боевых действий, но ее предчувствие. Полоса препятствий, которую нужно преодолеть, чтобы встретиться, как в компьютерной игре, с боссом, предварительно разобравшись с его свитой; уничтожить их, чтобы наступил новый порядок, справедливый, а главное – милосердный.

Все будет по-новому. Как у Чехова с небом в алмазах. Это, в принципе, его специализация – разочаровавшиеся идеалисты.

Флаги Евросоюза, европейские ценности – только фетиш, только натянутая для лучшего понимания оболочка. В основе же – Великая Идея Очищения.

Идеи – вот то, о чем забывают люди. Отмахиваются от них, как от ерунды. Но идеи, сколько ни делай надменный вид, есть системообразующие компоненты матрицы. Оттого столь доминантны они в момент перемен, когда люди превращаются в сосуды, и студеная бодрость наливает тела, пробуждая от забвения, немощи, сна. Обновленная кровь бежит по всем членам, принося им благую весть; кровь как символ жизни, кровь как носитель души.

В тех честных, кто вышел на Евромайдан, сидела идея не Европы, но Града Золотого. Они жаждали свергнуть не Януковича президента, но Януковича внутреннего, душевной аскаридой терзавшего каждого украинца. Он разросся настолько, что поглотил самого хозяина, превратив в раба, точно грех, который сперва помышляешь и принимаешь, потом сочетаешься с ним и, наконец, не замечая, пленяешься, становясь узником страсти.

Евроинтеграция, бандеровцы, американская революция, пророссийские настроения – все это копоть, гарь, наросты на теле Украины, а внутри – то, без чего жизнь невозможна. Оно рвется наружу, ищет Град Золотой, где глупость человеческая конечна. И не понять: это возвращение абсолютно бессмысленно или все-таки несет в себе надежду на обновление?

Ответить придется и мне, и всем этим людям, толпящимся на Институтской, хотя, безусловно, они и не задавали себе этот вопрос, тем более, в таких формулировках, но беда (или спасение?) в том, что он уже в них, как генетический дефект, как встроенная опция.

Хотят пройти через шеренги «Беркута». Его бойцы в полной выкладке, но без оружия. Держат перед собой металлические щиты. Головы закрыты шлемами, видна лишь полоска между верхней губой и лбом. Взгляд сосредоточен, венчает весь монолитный образ. Но будет команда, и бойцы, ощетинившись, пойдут вперед, уничтожив любую угрозу. Если только будет команда.

Между щитами оставлен узкий, в полметра, проход. Его пропускная способность, как говорили на лекциях по «Информационным системам», невелика, образуется «пробка». Многие, правда, и не хотят продвигаться: стоят, комментируют, фотографируют бойцов «Беркута».

– Улыбочку, – ржет толстый парень, – для будущих некрологов.

– Страна должна знать своих героев, – скрипит дед с внешностью