Свидницький А. П. - Оповідання та нариси, Свидницький А. П.

его речь. Богач погрозил пальцем, крик затих, и пристав продолжал: «Дело не шуточное. Надеть кандалы можно и шутя, но, попавши в тюрьму, не легко снять их».

- Так, значит, нам бог судил. Он знает, кто прав, а кто виноват,- сказали греки.

- Вы же что скажете: правы вы или нет? Украли сундук или нет?

- Если пред вами стоят те, кому он принадлежит, и обвиняют нас в воровстве, то, очевидно, чужая собственность не могла попасть в наши руки иначе, как они говорят, потому что мы ее не покупали.

- Т. е. вы сознаетесь, что украли сундук?

- Да, сознаемся,- ответили греки.

Скопище заплескало в ладони, обвинители приосанились и воображение сулило им золотые горы.

- Делать нечего,- сказал пристав и позвал квартального из другой комнаты, где он до сих пор находился. Квартальный вышел с исписанною бумагою в руках. То был весь разговор, веденный в полиции и записанный слово в слово.

- Прочитайте,- сказал ему пристав.- А вы слушайте,- обратился он к обвинителям и обвиняемым.

Когда квартальный кончил, пристав спросил у греков: Так ли? Верно ли написано?»

- Так, верно,- ответили греки.

Теми же словами на подобный вопрос ответили и евреи.

- Подпишитесь, если грамотны,- сказал пристав грекам, и они подписались по-гречески. Затем подписались и евреи, еще более повеселевшие.

- Кандалы! - сказал пристав вздохнувши.

- Одной пары будет мало, велите принести две, сказали греки.

- Вы и теперь шутите,- с участием сказал пристав.

- Увидите, что мы не шутим.

- Гм,- сказал Иось,- может быть, у вас в Греции надо заковывать одного в двое кандалов; у нас они не из клочья - сдержат!

- Две пары кандалов,- приказал пристав десятскому.

- Вот это ладно,- сказал один из греков.- Теперь слушайте. Мы греки, мы любим русских, а жидов не любим, они пархи. Когда мы ночевали в одной с ними корчме - здесь, на горе, то они, попившись, начали считать деньги. Так ли? - спросил он у евреев.

- Так, так,- ответили обвинители.- Мы считали деньги, а вы смотрели в щелки и потом украли сундук с деньгами.

- Хорошо. Так, действительно, мы украли сундук с деньгами (на дворе заплескали в ладоши), но почему? Потому, что по звуку деньги показались нам не настоящего монетою, а фальшивою. Мы сами доставили бы их сюда.

- Эй-вэй! - вскрикнули обвинители, заглушая последние слова греков.

- Вус? фальшивес? - раздалось в толпе.

- Извольте удостовериться,- предложил грек.- Если мы ошиблись, то будем просить прощения, если же нет, то примите нашу услугу.

Обвинители смекнули, что дело плохо, и хотели уйти, но были задержаны - кто солдатами, а кто греками. Пристав велел отпереть сундук, и оказалось, что не только рубли и червонцы, но даже бумажки были фальшивые. Дело получило другой оборот: обвинители стали обвиненными и тотчас же были закованы в кандалы все четверо. В толпе начался крик, поднялись вопли, и вся масса бросилась ломать здание полиции, чтобы освободить своих или, по крайней мере, утащить железный сундук, как поличное. Солдаты приняли евреев в приклады, а по распоряжению городничего, который жил недалеко и видел все, позваны были крестьяне с базарной площади и охоче принялись скубти бороды и рвать пейсы, не скупясь притом и на подзатыльники. Суматоха была страшная, но продолжалась недолго. Спустя около часа возле полиции все было спокойно, только солома, сорванная с крыши, лежала кругом, заслоняя окна, и в «холодной» стонало четыре еврея в кандалах. Иось молчал, Лейба и Зейлык бранились на него, а атласный кафтан плакал, приговаривая: «Я думал, что и этим помогу, как помогал не одному, а теперь и сам пропаду, на Сибирь пойду. Эй-вэй-вэй!»

Недолго спустя прибыла вся инвалидная команда, и часть ее оставлена была при полиции для безопасности греков, а другая отвела арестантов в тюрьму.

В ту же ночь греки дали вторичные показания о покраже сундука и тихонько выпровожены были за город, где ждала их приготовленная полициею подвода: «Едьте себе с богом да поскорее, чтоб не настигли евреи», сказали провожавшие.

- Не говорил ли я тебе, что эти ослы нас вывезут? - похвастал один из греков, когда осталось их только два, да третий мужичок на передке.

- Да, отлично вывезли. Но подлецы же они! - сказал другой.- Должно быть, они уже не одного так обобрали, как думали обобрать нас.

- Впредь уж никого обирать не станут.

- А этот богач! А! Мой, говорит, сундук! Мои деньги.

- Пусть теперь отдувается, мошенник. Как же нам-то поступить с Хроимом.

- Черт с ним! Разве мы мало разменяли для него? Пусть будет доволен тем, что получил, а что остается при нас, разделим поровну - впредь баста якшаться с жидами.

- Разве ты не думаешь побывать в Хотине? Бросишь жену и детей?

- Ха-ха-ха! Приду ночью, заберу всех их, а шатро и лохмотья оставлю для отвода глаз. Затем в степь. Если будет тесно в Бессарабии, перейду за Днестр, за Днепр... Э! были бы деньги!

- Я куплю землю.

- Я заведу стадо лошадей.

- Брось цыганство - берись за оседлость.

- Т. е. лезь в ярмо? Спасибо. Останусь цыганом, как родился, буду жить в шатре, зато на свободе.

Так разговаривали между собой мнимые греки, а в самом деле бессарабские цыгане, занимавшиеся вместе с одним евреем, вышедшим в откупщики, подделкою монеты в Хотине и ездившие в Харьков, в Полтаву, в Кролевец, в Москву и далее для размена ее. Случай с железным сундуком образумил их и сделал одного землевладельцем в Новороссийском крае, а другого кочующим торговцем лошадей. Первый осел под видом грека, а другой и умер цыганом. Евреи же, польстившиеся на сундук, переведены были из местной тюрьмы в каменецкую крепость, потом в киевскую и наконец сосланы в Сибирь, несмотря на все происки своих одноплеменников. С этих пор в нашем крае довольно долго не начиналось ни одно «дело о распространении фальшивых денег». Что же касается балагулы и корчмаря, то хотя и они участвовали в общем совете насчет железного сундука, однако не были привлечены к делу и остались на свободе.