Леонід Добрянський - Рід Добрянських. Генеалогія і спогади, Леонід Добрянський

С некоторого времени Ягодин, встречаясь со мной, как-то пристально стал посматривать на меня, как смотрят заговорщики, храня между собой тайну, неведомую для других. А я, человек, чутко улавливающий отношение ко мне других людей, стал недоумевать: что знает Ягодин из того, что касается меня? Но об этом - после, а сейчас - об отпуске. Выписка из дневника:

«5 окт. 1938 года. Наконец, приехал в Давлеканово. Подъезжая к нему, я не испытывал прежнего волнения, как бывало раньше. Стали крепче нервы, стал другим человеком, прежней чувствительной сентиментальности нет. Не был здесь ровно четыре года. Без особого труда отыскал Иткуловскую улицу, дом № 47.

Встретила меня мама. Боже, до чего она старая! Маленькое лицо (как говорят, с кулачок) все изборождено морщинами. Вообще, лицо как-то сморщилось, пожелтело даже по сравнению с 1934 годом. Сколько она еще проживет? Ее отец, мой дед, говорят, жил до 90 лет.

Дети Петра Женя и Толя сильно выросли. Женя обещает быть хорошенькой девушкой. Толя сильно застеснялся меня. В общем, дети очень славные. Настя показалась мне еще больше. Петю я не застал дома, он уехал на Донбасс за приобретением одежды для семьи. Приехал Петя 8-го вечером. Он сильно похудел (кожа да кости) и заметно постарел. На висках, бороде и усах тоже, как у меня, выскочили седые волосы. Страшен блеск седых волос! Это, как у меня, от бесплодных, неприятных дум, бессонных ночей и других неприятностей развившейся неврастении. А наша неврастения - дань нервной, напряженной, утомительной умственной работе. Иван старше нас, а между тем, он не седеет (ему уже 40 лет).

10-го я познакомился с двумя племянницами - Галей (Анной) и Наташей - дочерьми Марики. Первой 22-23 года, второй - 18-19. Обе они симпатичные девушки, приветливые, развитые, особенно Галя. Жизнь представляется им прекрасной, многообещающей далью. Галя несколько больше прожила на свете, больше видела людей. Наташа так и пышет здоровьем, радостным и реальным восприятием жизни. Обе они, как мне кажется, девушки с крепкими нервами и практическим складом ума. Это хорошо.

Зиночка, дочь Гриши, выросла, но не очень. Красотой не блещет, но довольно симпатичная девушка. Ей уже 18-й год, она учится в девятом классе. Мечтает стать инженером. Основания для этого у нее, по-видимому, есть: учится на отлично.

Эти дни (8-12 окт.) я болел, простудился. Намерение сходить пешком к Грише сорвалось. Жаль, если не придется увидеться с ним и его семьей, интересно, каков сейчас Алеша. Как-то странно слышать, что он женатый человек и отец.

Кончилось мое пребывание у Петра. 13 окт. заказал билет до Москвы. Итак, завтра - в путь. Опять на долгие годы».

Итак, мой отпуск прошел, я снова за работой в проектном отделе, в привычной обстановке, но... Теперь, наконец, я понял, какую «тайну» знал Ягодин: во время моего отсутствия меня перевели из отделения Рыбинского шлюза в отделение поверок проектного отдела. Лушнов добился своего, стал бригадиром вместо меня. Привожу запись из своего дневника:

«21.2.1939 г. Работаю в отделении поверок довольно давно, с октября 1938 года. Работой я доволен, это, кажется, та работа, которая более всего соответствует моему характеру, наклонностям и способностям. Мне приходится проверять расчеты на прочность и устойчивость строящихся сооружений «во втором туре» и писать по ним заключения. До некоторой степени исследовательская работа. Начальник этого отделения (фактически!) Ягодин, да и все работники отделения (а их всего 4 человека) относятся ко мне хорошо. Вспоминаю как скверную страницу моей жизни работу в отделении Рыбинского шлюза».

Г. Н. Ягодин

Ягодин был не намного старше меня, но выглядел стариком. Лицо у него было круглое, бледное с мелкими морщинами, какие бывают у полных пожилых женщин. Ягодин никогда не брился, так как в этом не было необходимости: на его лице, как у скопца, не росло никакой растительности. Но скопцом он не был. У каждого человека есть свои привычки. У Ягодина тоже были привычки, которыми он резко отличался от других работников отдела, чем обращал на себя внимание.

Ходил Ягодин быстро, мелкими шажками, осторожно неся корпус, как несут хрупкий стеклянный сосуд. И пальто у него было просторное, какого-то неопределенного фасона, широченное внизу. Оно висело на нем, как на вешалке, хотя Ягодин не был тощим. Казалось, это пальто предназначалось для предохранения от резких толчков, ударов того хрупкого, что оно под собой скрывало.

Никогда и ни при каких обстоятельствах Ягодин не делал резких движений, не напрягался. Он старался оградить себя от всяких волнений. Скрыть порывы души, переживания, казаться невозмутимым - это было его идеалом воспитанности, культурности, признаком хорошего тона. Но... из своей природы не выскочишь. Как-то парторг отдела подошел к нему и сказал, что его подписали на газету «Правда». Ягодин задышал шумно и тяжело, и голосом, выражавшим высшую степень признательности и благодарности, пристально и как-то многозначительно глядя в глаза парторгу, произнес: «Благодарю вас!». Это вышло у него подчеркнуто вежливо и даже торжественно. Ягодин был очень возбужден и польщен оказанным ему вниманием; он воспринял чтение газеты как ответственную нагрузку.

И вот Ягодин стал получать «Правду». Каждый раз, когда ему приносили газету, он, сопя, прочитывал ее от заголовка до последней строки на 4-й странице. Но чтобы он позволил кому-нибудь из нас, работников отделения, заглянуть в газету или поделился мнением о прочитанном - ни-ни! Он был нем как могила. Ведь не кто-нибудь, а он, Ягодин, почтен вниманием. Это ведь его подписали на газету, ведь только он имеет привилегию во время обеденного перерыва ее читать! И он старался оттенить эту разницу между ним и нами, его сотрудниками.

Но если он скрывал от нас то, что прочитал в газете, то по части разных сплетен, несмотря на потуги сохранять хороший тон, был болтливее всякой базарной бабы. Особенно любил рассказывать, кто кому изменил, кто на ком женился, кто собирается рожать, какие признаки того, родится мальчик или девочка и т. п. Когда он слушал какую-нибудь сальность, его глаза маслились, полное, бледное бабье лицо как-то оживлялось, губы растягивались в широкую улыбку, но тут же сжимались, когда он вспоминал о том прискорбном обстоятельстве, что у него нет боковых зубов.