Бальзак - Утраченные иллюзии, Бальзак

в конюшне. Он, несомненно, дал ей некоторые доказательства своей искренности, ибо на другой день г-жа Постэль нежничала с мужем.

- Мы можем быть спокойны, - сказала Ева матери и Марион, у которых, по выражению Марион, со страху в голове был полный ералаш.

- Не беспокойтесь, они уже ускакали, - сказала Марион, когда Ева невольно заглянула в спальню.

- Кута нам нато ехать?.. - спросил Кольб, проскакав с милю по большой парижской дороге.

- В Марсак, - отвечал Давид. - Раз уж ты вывез меня на эту дорогу, я хочу в последний раз испытать отцовское сердце.

- Легше атаковать батарей, потому што у вашего патюшки нет сертца.

Старый печатник не верил в сына; он судил о нем, как судят люди, - по его успехам. Прежде всего ему и в ум не приходило, что он обобрал Давида; затем он не понимал, что времена переменились, он говорил себе: «Я дал ему в руки дело, которым сам управлял, а он, хоть и ученее меня в сто раз, не мог с ним управиться!» Он был не способен понять сына, он его осуждал и, воздавая должное своему мнимому превосходству над этой высокоодаренной натурой, рассуждал: «Я приберегаю для него же кусок хлеба». Нравоучители никогда не дойдут до полного понимания того, какое влияние оказывают чувства на расчет. Влияние это столь же сильно, как влияние расчета на чувства. Все законы природы оказывают двойственное действие в прямом и обратном направлении. Давид понимал отца и по своему великодушию прощал его. Давид и Кольб прискакали в Марсак к восьми часам вечера, когда старик кончал обедать, а после обеда он непременно ложился спать.

- Счастью тебя видеть я обязан правосудию, - с ехидной усмешкой сказал отец сыну.

- Ну, как мой козяин мог витеть вас?.. Он виталь в небесах, а ви всегта копаль винократник!.. - вскричал возмущенный Кольб. - Платить, платить! Вот ваш отцовски толг...

- Полно, Кольб! Ступай отведи лошадь к госпоже Куртуа, чтобы не беспокоить отца, и помни, что отцы всегда правы.

Кольб ушел, ворча, как пес, которого хозяин побранил за излишнее усердие, - повинуясь ему и все же выражая свое несогласие. Давид, не посвящая отца в тайну своего изобретения, обещал представить ему самое наглядное доказательство своего открытия и предложил ему стать пайщиком в деле в размере той суммы, которая требовалась для его немедленного освобождения, короче, которая требовалась для извлечения доходов из его изобретения.

- А ну-ка! Поглядим, как это ты докажешь, что ты мастер из ничего изготовлять порядочную бумагу, которая ничего не стоит, - сказал бывший типограф, бросив на сына пьяный, но хитрый, испытующий, алчный взгляд. Вы сравнили бы его с молнией, блеснувшей из грозовой тучи, ибо старый Медведь, верный заведенному уставу, отходя ко сну, не забывал разогреться на ночь. Грелка его состояла из двух бутылок превосходного старого вина, которое он, по его выражению, потягивал.

- Ну, посудите сами, - отвечал Давид, - на что мне нужно было брать с собой бумагу? Тут я очутился невзначай, скрываясь от Дублона. И только по дороге в Марсак мне пришло на ум, что ведь вы можете выручить меня, как выручил бы ростовщик. Кроме одежды, при мне нет ничего. Заприте меня в надежном месте, куда никто не мог бы проникнуть, куда ни один чужой глаз не мог бы заглянуть, и...

- Как! - сказал старик, бросив на сына злобный взгляд. - Ты не позволишь мне полюбопытствовать, что это у тебя за опыты?

- Отец, - отвечал Давид, - вы мне доказали, что в делах нет ни отцов...

- А-а, так ты не доверяешь тому, кто дал тебе жизнь!

- Скажите лучше: тому, кто лишил меня средств к жизни!

- Те-те-те! Всяк за себя, ты прав! - сказал винокур. - Я запру тебя в подвале.

- Заприте вместе со мной Кольба, дайте мне котел для изготовления бумажной массы, - сказал Давид, не замечая, какой взгляд кинул на него отец, - потом достаньте мне стеблей артишока, спаржи, крапивы, нарежьте камыша на берегу вашей речушки. Поутру я выйду с великолепной бумагой.

- Ежели это не блажь... - вскричал Медведь, мучась икотой, - я тебе, пожалуй, дам... там поглядим, могу ли я тебе дать... Э-э... двадцать пять тысяч франков, но помни, я должен зарабатывать столько же ежегодно...

- Испытайте меня, я согласен! - вскричал Давид. Седлай лошадь, Кольб! Скачи в Манль, купи там у бондаря большое волосяное сито, клей у бакалейщика и галопом назад!

- А ну! Выпей-ка... - сказал отец, подставляя сыну бутылку вина, хлеб и остатки холодной говядины. - Подкрепись, а я припасу тебе зеленое тряпье; ведь оно зелено, твое тряпье! Боюсь, как бы не оказалось оно чересчур зелено.

Два часа спустя, в исходе одиннадцатого, старик запер сына и Кольба в смежном с погребом маленьком, крытом черепицей чуланчике, где находились приборы для перегонки ангулемских вин, из которых изготовляются, как известно, все виды виноградной водки, именуемые коньяком.

- О! Да тут настоящая фабрика... вот и дрова и котлы! - вскричал Давид.

- Стало быть, до завтра? - сказал Сешар-отец. - Уж куда ни шло, запру я вас тут да спущу с цепи двух моих собачек. Пусть-ка попробует кто-нибудь подкинуть вам хоть клочок бумаги!.. Завтра ты покажешь мне свое изготовленье... Но гляди, чтобы хороша была! Я войду с тобой в компанию. Тогда дела пойдут гладко, без сучка и задоринки...

Кольб и Давид оказались запертыми в погребе, и там почти два часа они дробили и разминали стебли с помощью толстых брусков. Огонь пылал, кипела вода. Около двух часов ночи Кольб, менее поглощенный работой, нежели Давид, услыхал вздох, похожий на икоту пьяницы; он взял сальную свечу и стал осматриваться по сторонам; и тут-то он разглядел фиолетовую физиономию папаши Сешара, заслонившую собой квадратное окошечко над дверью, через которую винокурня сообщалась с подвалом и которая была прикрыта порожними бочками. Лукавый старик ввел сына и Кольба в винокурню через наружные двери, через которые выкатывали бочки с вином для продажи. Вторая, внутренняя дверь позволяла вкатывать бочки из подвала в винокурню, минуя двор.

- Эй! Папаша, это вам не игрушки! Вы шелали натувать ваш сын... Знаете, што ви телаете, когта выпиваете кароши вино? Ви угощаете мошеника...

- Ах, отец!.. - сказал Давид.

- Надобно же мне знать, нет ли у вас в чем нужды? - сказал винокур, почти протрезвившись.

- И штоп сошустфовать нам, папаша праль этот лесенка?.. - сказал Кольб, когда, освободив проход, отпер двери и увидел взобравшегося на приставную лестницу старца в ночной сорочке.

- Щадите хоть здоровье свое, отец! - вскричал Давид.

- Неужто я стал лунатиком? - сказал пристыженный старик, слезая с лестницы. - А все ты! Родному отцу не доверяешь, вот и