Бальзак - Утраченные иллюзии, Бальзак

- Я обнимаю не гения, - сказала она, - а утешителя! Славе падшей ты противопоставляешь славу восходящую. Скорби, которую причинило мне падение брата, ты противопоставляешь величие мужа... Да, ты будешь велик, как Грендорж,[206] Руве,[207] ван Робе,[208] как тот персиянин, который открыл марену,[209] как все те люди, о которых ты мне рассказывал и чьи имена остались безвестными, потому что, совершенствуя промышленность, они в тиши трудились на благо человечества.

- Чем они заняты в такой час?.. - сказал Бонифас.

Куэнте-большой прохаживался вместе с Серизе по площади Мюрье, вглядываясь в освещенные окна, где на муслиновых занавесях вырисовывались тени Евы и ее мужа: Куэнте каждый вечер в полночь приходил к Серизе, на обязанности которого было следить за малейшим шагом его бывшего хозяина.

- Не иначе как он показывает ей бумагу, которую изготовил утром, - отвечал Серизе.

- Какое он применяет сырье? - спросил бумажный фабрикант.

- Ума не приложу, - отвечал Серизе. - Я пробил дыру в кровле, взобрался наверх и наблюдал всю ночь напролет, как мой Простак варил какое-то месиво в медном чане; но, как я ни вглядывался в материалы, сваленные в углу, я заметил только, что сырье это напоминает кудель...

- Не заходите чересчур далеко, - вкрадчивым голосом сказал Бонифас Куэнте своему шпиону, - излишнее любопытство было бы нечестно!.. Госпожа Сешар предложит вам возобновить договор на аренду типографии, скажите ей, что вы-де сами желаете стать хозяином, предложите половину стоимости патента и оборудования и, если она на это согласится, сообщите мне. Во всяком случае, тяните канитель... ведь у них ни шиша? А?

- Ни шиша! - подтвердил Серизе.

- Ни шиша, - повторил Куэнте-большой. «Они в моей власти», - сказал он про себя.

Торговый дом Метивье и торговый дом братьев Куэнте, помимо своих прямых занятий в качестве поставщиков бумаги и бумажных фабрикантов-типографов, подвизались и в качестве банкиров; впрочем, они и не помышляли платить за патент на право заниматься банковскими операциями. Государственная казна не изыскала еще средств контролировать коммерческие сделки и понуждать всех, кто тайно занимается банковскими операциями, брать патент банкира, который в Париже, например, стоит пятьсот франков. Но братья Куэнте и Метивье, хотя и были, что называется, биржевыми зайцами, однако каждые три месяца пускали в оборот на биржах Парижа, Бордо и Ангулема несколько сот тысяч франков. Именно в этот вечер торговый дом братьев Куэнте получил из Парижа три векселя по тысяче франков, подделанных Люсьеном. Куэнте-большой тотчас же построил на этих векселях чудовищное злоумышление, направленное, как будет видно, против терпеливого и бесхитростного изобретателя.

На другой день в семь часов утра Бонифас Куэнте прогуливался у запруды, питавшей его обширную бумажную фабрику и шумом своим заглушавшей голоса. Он ожидал тут молодого человека, лет двадцати девяти, по имени Пьер Пти-Кло, который вот уже шесть месяцев состоял стряпчим при суде первой инстанции в Ангулеме.

- Вы обучались в ангулемском лицее вместе с Давидом Сешаром, не так ли? - спросил Куэнте-большой, поздоровавшись с молодым стряпчим, который поспешил явиться на зов богатого фабриканта.

- Да, сударь, - отвечал Пти-Кло, стараясь шагать в ногу с Куэнте-большим.

- И вы, понятно, возобновили старое знакомство?

- Мы виделись раза два, не более, после его возвращения в Ангулем. А то как же иначе? В будни я сижу в конторе или в суде, а в воскресенье и прочие праздники занимаюсь, пополняю свое образование; посудите сами, рассчитывать я могу только на свои собственные силы...

Куэнте-большой кивнул головой в знак одобрения.

- В первую нашу встречу с Давидом он спросил меня, чем я занимаюсь. Я сказал, что, окончив юридический факультет в Пуатье, служил старшим клерком у мэтра Оливе и что надеюсь, рано или поздно, стать его преемником... Я более коротко знаком с Люсьеном Шардоном, или с господином де Рюбампре, как теперь называет себя возлюбленный госпожи де Баржетон, с нашим великим поэтом, короче говоря, с шурином Давида Сешара.

- Почему бы вам не известить Давида о вашем назначении и не предложить ему свои услуги, - сказал Куэнте-болыпой.

- Это не принято, - сказал молодой стряпчий.

- Он никогда не судился, у него нет своего поверенного, почему бы вам не стать таковым, - отвечал Куэнте и под прикрытием своих очков смерил взглядом щуплого стряпчего с головы до ног.

Сын портного из Умо, презираемый товарищами по коллежу, Пьер Пти-Кло, казалось, страдал разлитием желчи. Землистый цвет лица изобличал застарелые недуги, ночные бдения нищеты и, безусловно, низкие страсти. На обиходном языке существует выражение, способное обрисовать этого малого в двух словах: колючий, как заноза. Надтреснутый голос был в полном соответствии с его кислой физиономией, тщедушной фигуркой и неопределенным цветом сорочьих глаз. Сорочий глаз, по наблюдению Наполеона, признак криводушия. «Поглядите на такого-то, - сказал он Ласказу, будучи на острове Святой Елены, об одном из приближенных, которого он отстранил от должности за разные неблаговидные дела. - Как могло случиться, что я столь долгое время ошибался в нем. Ведь у него сорочий глаз». Вот почему Куэнте-большой, вглядевшись внимательно в невзрачного, хилого адвоката с лицом, изрытым оспой, с волосами столь редкими, что лысина, начавшаяся со лба, обнажила уже и темя, сказал про себя: «Такой, как ты, мне и надобен». И в самом деле, Пти-Кло, вполне познавший всю тяжесть людского презрения, пожираемый жгучим желанием возвыситься, дерзнул купить за тридцать тысяч франков дело своего патрона единственно в расчете на выгодную женитьбу, надеясь, что невесту, как водится, подыщет ему сам патрон, ибо кто же, как не он, более всего заинтересован женить поскорее своего преемника и тем самым помочь ему рассчитаться за приобретенную контору? Но еще более Пти-Кло рассчитывал на самого себя, ибо он все же был человеком незаурядных качеств, хотя в основе их лежала ненависть. Великая ненависть - великая сила! Существует огромное различие между парижским стряпчим и стряпчим провинциальным, и Куэнте-большой был чересчур хитер, чтобы не извлечь выгоды из страстишек мелких ходатаев по делам. В Париже видный ходатай по делам, а таких там много, обладает в некоторой степени качествами, отличающими дипломата; крупные дела, широта интересов, значительность доверяемых ему вопросов избавляют его от необходимости видеть в судопроизводстве лишь источник обогащения. Судопроизводство, как оружие наступательное или оборонительное, уже не составляет для него, как в былое время, средства наживы. В провинции, напротив, ходатаи по делам занимаются тем, что в парижских конторах именуется крючкотворством, короче сказать, составлением тьмы мелких актов, которые обременяют дела судебными пошлинами и попусту поглощают гербовую бумагу. Подобные мелочи весьма занимают провинциального стряпчего, он искусственно увеличивает расходы, связанные с судопроизводством, между тем как парижский стряпчий довольствуется вознаграждением.