Павло Петрович Скоропадський - Спогади. Кінець 1917 – грудень 1918

нас, например, Боже сохрани сорвать где-нибудь яблоко или грушу, а у Скоропадского деда было наоборот: кушай фрукты, сколько и когда хочешь. Нам, детям, конечно, это больше нравилось, а отсюда уже определялись все наши отношения по-разному к каждому из этих столь почтенных дедов. Не могу без волнения писать о моей матери. Идеальная жена и идеальная мать, с полным самоотвержением посвятившая всю свою жизнь родной семье. Жизнь ее, как будет видно далее, далеко не была счастливая, особенно во вторую половину ее жизни. Но мать всегда стойко переносила все несчастья, которые сыпались на ее голову, и сумела вырастить своих детей. Благородная добрая, энергичная, она боролась со всеми несчастьями с редкой для женщины мужественностью.

Моя мать получила прекрасное домашнее воспитание. Будучи еще девушкой, провела несколько зим в Париже, где и начала свои светские выезды. Вышла замуж за моего отца довольно поздно, 28 лет, и с этого времени, как я говорил выше, всецело жила в заботах, о своей семье.

Ее сестра гр. Олсуфьева была женщина другого склада души. И она была хорошей матерью, но свет и придворная жизнь ее сильно прельщали. Она была очень честолюбива и далеко не такой доброй, как моя мать. Сестры были дружны, но в то время как моя мать была всегда искренна в отношении к своей сестре, последняя на словах была воплощенным ангелом доброты, что часто в своих действиях по отношению к моей матери не вполне оправдывалось. Ее муж Алексей Васильевич был удивительным человеком в смысле умения разумно пользоваться жизнью. Он себе никогда ни в чем не отказывал, но все делал в меру. Я думаю, что в этом и был секрет, доставивший ему возможность счастливо прожить до 84 лет. Ему повезло даже со смертью. Он умер в 15-ом году, не видав ни поражения России, ни большевизма. Воспитание он получил в Пажеском корпусе, вышел в лейб-гусары. Командовал лейбгвардии Гродненским гусарским полком, дослужился до генерала от кавалерии. При этом был одновременно одним из лучших знатоков своего времени латинского языка. Его немецкие ученые цитировали как выдающегося латиниста за его комментарии к Ювеналу. Всегда веселый, жизнерадостный, остроумный. Я его очень любил, и думаю, что в жизни он имел на меня очень большое влияние. Его любовь к порядку, его работоспособность, а главное, умение распределять правильно свое время, черты, которые так не свойственны нам, украинцам и великороссам, у него были развиты в высшей степени. Поэтому он был так всесторонне образован, находя время для пополнения своих знаний, поэтому он занимался спортом, сохранил бодрость духа и тела до глубокой старости. В Волокитино он приезжал не часто, но когда бывал, мы, дети, всегда этому очень радовались. Его дети, наши двоюродные братья, были одних лет с нами. Четырем сорванцам было вместе очень весело; постоянные прогулки верхом, ежедневные купанья в Клевени, пикники в чудные дубовые окрестные Волокитинские леса до сих пор мне вспоминаются, как что-то заманчивое и радостное.

В Тростянце была простота, в Волокитине было все торжественнее и с известным этикетом. Самым торжественным днем в Волокитине считался день именин моего деда, 5-го поля, день св. Андрея Критского. За несколько дней садовник Т. одел гирлянды. В самый день торжества, еще лежа в кровати, я слышал гул от толпы крестьян, собравшихся около церкви в ожидании начала литургии. Затем начинался торжетсвенный выход. Из большого дома против церкви выходил дед под руку с одной из дочерей, за ним шли попарно обе семьи, воспитатели, тут же были и управляющие все дедовских хуторов и редкие гости. Обедня служилась очень торжественно, с сослужением всех окрестных сел, к которым примыкали имения деда. По окончании литургии, после многолетия деду, пропетого прекрасным Волокитинским хором, в таком же порядке, как туда шли, возвращались обратно. На дворе против церкви нас встречали звуками марша оркестра Костромского пехотного полка, специально для праздника выписываемого ежегодно из города Глухова, где полк стоял. Вся толпа Волокитинских крестьян, так же, как и соседних сел, были приглашены в сад, где начиналось угощение и разные увеселения. Лазание на столбы за призами, качели и тому подобное. Всюду немедленно составлялись группы для танцев под звуки то оркестра, то сельских скрипок. Все дети получали конфеты, работники и работницы — подарки. Праздневство длилось до вечера и заканчивалось большим фейерверком на лужайке со стороны сада. Хотя гостям давалось в изобилии вино, водка и мед, я в те времена никогда не видел каких-либо безобразий. Для нас, конечно, главный интерес представлял военный окрестр и затем вечерний фейерверк, в пускании которого мы в позднейшие годы и сами принимали живое участие.

Жили мы до весны, когда ездили сдавать экзамены в Стародуб. Путешествие это тоже делалось на лошадях (160 верст), или же в позднейшее время мы перезжали в Сафоновку, имение моего отца, подаренное ему Иваном Михайловичем в год рождения моей сестры Елизаветы. Имение было куплено в страшно запущенном виде. Мы проводили там же зимы в далеко еще не отстроенном доме. При имении был винокуренный большой завод. Единственно, что было очень красиво и приятно в Сафоновке, это то, что дом находился у самой реки Сейм, из дому спускалась к воде каменная широкая лестница.

Сафоновка оставила во мне печальное воспоминание. На этом имении лежала печать проклятия. Оно все переходило из рук в руки. Уверяют, что когда-то оно принадлежало какому-то помещику, который, умирая, сказал, что если его могила не будет содержаться в порядке, то никто из следующих владельцев имением не будет счастливым. Никто из прежних помещиков не занимался могилой покойного, не занимался и мой отец. И вот действительно, в 85-ом году, вечером, мы приехали в июне месяце на короткий срок из Волокитина погостить в Сафоновку. Помню день моих именин 29 июня, в то время, как мы купались в Сейме, нам принесли телеграмму от матери, которая была в Киеве при больном отце, с известием, что последний скончался 28 июня. Мы все, дети, немедленно были снаряжены в Киев под предводительством бывшего у нас тогда уже учителя Иосифа Игнатьевича Цехановича.

Цеханович был у нас учителем в течение нескольких лет. Как учитель он был неважный, но, будучи юристом по образованию, в период, который наступил после смерти моего отца, когда определилось, что дела отца остались в хаотическом состоянии, он в качестве представителя наших интересов проявил много энергии, конечно, уже с делом нашего образования не имел никакого соприкосновения.

Мой отец умер в Гранд-Отеле, как написано в свидетельстве о смерти, от болезни печенки.