Бальзак - Шагреневая кожа, Бальзак

незначительна. А теперь, - щелкнув по бузинным палочкам, сказал Планшет, - заменим этот смешной аппаратишко металлическими трубами соответствующей прочности и размера, и вот, если мы покроем поверхность жидкости в большом резервуаре крепкой и подвижной металлической доской и параллельно ей неподвижно укрепим другую, тоже достаточной прочности, а при этом получим возможность беспрестанно прибавлять воду к жидкой массе через вертикальную трубу, то предмет, зажатый между двумя прочными поверхностями, неминуемо должен будет все больше и больше сплющиваться под действием приложенных к нему огромных сил. Непрерывно вводить воду в трубку и передавать энергию жидкой массы доске - это для механики дело пустячное. Достаточно двух поршней и нескольких клапанов.

Понятно вам, дорогой мой, - спросил он, взяв Валантена под руку, - что нет такого вещества, которое, будучи помещено между двумя неограниченно увеличивающимися силами давления, не принуждено было бы расплющиваться?

- Как! Это изобрел автор «Писем к провинциалу»? - воскликнул Рафаэль.

- Да, именно он. Механика не знает ничего более простого и более прекрасного. На противоположном принципе - расширяемости воды - основана паровая машина. Но вода расширяется только до известной степени, тогда как ее несжимаемость, будучи в некотором роде силой отрицательной, неизбежно оказывается бесконечно большой.

- Если эта кожа растянется, - сказал Рафаэль, - я обещаю вам воздвигнуть колоссальный памятник Блезy Паскалю, учредить премию в сто тысяч франков за решение важнейших проблем механики, присуждаемую каждые десять лет, дать приданое вашим двоюродным и троюродным сестрам, наконец, построить богадельню для математиков, впавших в безумие или же в нищету.

- Это было бы очень хорошо, - отозвался Планшет. - Завтра пойдем с вами к Шпигхальтеру, - продолжал он со спокойствием человека, живущего в сфере исключительно интеллектуальной. - Шпигхальтер - превосходный механик, и он только что построил по моему проекту усовершенствованную машину, при помощи которой ребенок может уложить в своей шляпе тысячу копен сена.

- До завтра.

- До завтра.

- Вот так механика! - вскричал Рафаэль. - Разве то не прекраснейшая из наук! Лавриль со своими онаграми, классификациями, утками, разновидностями, со всякими уродцами в банках годился бы разве что в маркеры.

На другой день Рафаэль в отличном расположении духа заехал за Планшетом, и они вместе отправились на улицу Здоровья, в каковом названии можно было видеть хорошую примету. Вскоре молодой человек очутился в огромной мастерской Шпигхальтера, среди множества раскаленных и ревущих горнов. То был целый ливень огня, потоп гвоздей, океан поршней, винтов, рычагов, брусьев, напильников, гаек, море чугуна, дерева, клапанов и стальных полос. От железных опилок першило в горле. Железо было в воздухе, железом были покрыты люди, от всего разило железом; у железа была своя жизнь, оно было организовано, плавилось, ходило, думало, принимая все формы, подчиняясь всем прихотям. Под гудение мехов, под все нарастающий грохот молотов, под свист станков, на которых скрежетало железо, Рафаэль прошел в большое помещение, чистое и хорошо проветренное, и там ему была предоставлена возможность осмотреть во всех подробностях огромный пресс, о котором вчера толковал Планшет. Его поразила толщина чугунных досок и железные стойки, соединенные несокрушимой подушкой.

- Если вы быстро повернете семь раз вот эту рукоятку, - сказал Шпигхальтер, показывая на балансир из полированного железа, - то стальная доска разлетится на множество осколков, и они вопьются вам в ноги, как иголки.

- Черт возьми! - вскричал Рафаэль.

Планшет собственноручно сунул шагреневую кожу между двумя досками всемогущего пресса и, проникнутый тою уверенностью, которую придает научное мировоззрение, живо повернул рукоять балансира.

- Ложитесь все, иначе убьет! - неожиданно крикнул Шпигхальтер и сам бросился на пол.

В мастерской послышался пронзительный свист. Вода, находившаяся в машине, проломила чугун, хлынула со страшной силой, но, к счастью, устремилась на старый горн, который она опрокинула, перевернула, скрутила винтом, подобна тому, как смерч обвивается вокруг какого-нибудь дома и уносит его с собой.

- Ого! - хладнокровно заметил Планшет. - Шагрень цела и невредима!

Господин Шпигхальтер, вероятно, была трещина в чугуне или же скважина в большой трубе?

- Нет, нет, я знаю свой чугун. Берите, сударь, эту штуку, в ней сидит черт!

Немец схватил кузнечный молот, бросил кожу на наковальню и с той силой, которую придает гнев, нанес талисману самый страшный удар, какой когда-либо раздавался в его мастерских.

- На ней и следа не осталось! - воскликнул Планшет, поглаживая непокорную шагрень.

Сбежались рабочие. Подмастерье взял кожу и бросил ее в каменноугольную топку горна. Выстроившись полукругом возле огня, все с нетерпением ожидали действия огромных мехов. Рафаэль, Шпигхальтер и профессор стояли в центре притихшей черной толпы. Глядя на эти сверкавшие белки глаз, на эти лица, испачканные опилками железа, на черную и лоснящуюся одежду, на волосатые груди, Рафаэль мысленно перенесся в ночной фантастический мир немецких баллад. Помощник мастера, подержав кожу минут десять в печи, вынул ее щипцами.

- Дайте, - сказал Рафаэль.

Помощник мастера шутя протянул ее Рафаэлю. Тот, как ни в чем не бывало, смял кожу голыми руками - она была все такая же холодная и гибкая. Раздался крик ужаса, рабочие разбежались, в опустевшей мастерской остались только Валантен и Планшет, - Положительно, в ней есть что-то дьявольское! - с отчаянием в голосе вскричал Рафаэль. - Неужели никакая человеческая сила не властна подарить мне ни одного лишнего дня?

- Милостивый государь, это моя вина, - сокрушенно отвечал математик, - нужно было подвергнуть эту необыкновенную кожу действию прокатных вальцов. Как это мне взбрело в голову предложить вам пресс?

- Я сам вас просил об этом, - возразил Рафаэль. Ученый вздохнул, как обвиняемый, которого двенадцать присяжных признали невиновным. Однако, заинтересовавшись удивительной загадкой, которую задала ему кожа, он подумал с минуту и сказал:

- Нужно воздействовать на это неизвестное вещество реактивами. Сходим к Жафе, - быть может, химия будет удачливее механики.

Валантен в надежде застать знаменитого химика Жафе в его лаборатории пустил лошадь рысью.

- Ну, старый друг, - сказал Планшет, обращаясь к Жафе, который сидел в кресле и рассматривал какой-то осадок, - как поживает химия?

- Она засыпает. Нового ничего. Впрочем, Академия признала существование салицина, но салицин, аспарагин, вокелин, дигиталин - это все не открытия…

- Будучи не в силах изобретать вещи, вы, кажется, дошли до того, что изобретаете наименования, - заметил Рафаэль.

- Совершенно верно, молодой человек!

- Послушай, - сказал профессор Планшет химику, - попробуй разложить вот это вещество. Если ты извлечешь из него какой-нибудь элемент, то я заранее называю его дьяволин, ибо, пытаясь его сжать, мы только что сломали гидравлический пресс.

- Посмотрим, посмотрим! - радостно вскричал химик. - Быть может, оно окажется новым простым телом.

- Это просто-напросто кусок ослиной кожи, - сказал Рафаэль.

- Сударь!.. - негодующе заметил химик.

- Я не шучу, - возразил маркиз и подал ему шагреневую кожу.

Барон Жафе прикоснулся к коже шершавым своим языком,