Гюго - Собор Парижской Богоматери, Гюго

это просто светопреставление! - возмутился Андри, затыкая себе уши.

- А наш ректор легок на помине! Вон он появился на площади! - крикнул один из сидевших на подоконнике.

Все, кто только мог, повернулись к окну.

- Неужели это в самом деле наш достопочтенный ректор Тибо? - спросил Жеан Фролло Мельник. Повиснув на одном из внутренних столбов, он не мог видеть того, что происходило на площади.

- Да, да, - ответили ему остальные, - он самый, ректор Тибо!

Действительно, ректор и все университетские сановники торжественно шествовали по дворцовой площади навстречу послам. Школяры, облепившие подоконник, приветствовали шествие язвительными насмешками и ироническими рукоплесканиями. Ректору, который шел впереди, пришлось выдержать первый залп, и залп этот был жесток.

- Добрый день, господин ректор! Эй! Здравствуйте!

- Каким образом очутился здесь этот старый игрок? Как он расстался со своими костяшками?

- Смотрите, как он трусит на своем муле! А уши у мула короче ректорских!

- Эй! Добрый день, ректор Тибо! Tybalde alea tor[6] Старый дурак! Старый игрок!

- Да хранит вас бог! Ну как, сегодня ночью вам часто выпадало двенадцать очков?

- Поглядите, какая у него серая, испитая и помятая рожа! Это все от страсти к игре и костям!

- Куда это вы трусите, Тибо, Tybalde ad dados, задом к Университету и передом к Городу?

- Он едет снимать квартиру на улице Тиботоде,[7] - воскликнул Жеан Мельник.

Вся компания школяров громовыми голосами, бешено аплодируя, повторила этот каламбур:

- Вы едете искать квартиру на улице Тиботоде, не правда ли, господин ректор, партнер дьявола?

Затем наступила очередь прочих университетских сановников.

- Долой педелей! Долой жезлоносцев!

- Скажи, Робен Пуспен, а это кто такой?

- Это Жильбер Сюльи, Gilbertus de Soliaco, казначей Отенского колежа.

- Стой, вот мой башмак; тебе там удобнее, запустика ему в рожу!

- Saturnalitias mittimus весе nuces.[8]

- Долой шестерых богословов и белые стихари!

- Как, разве это богословы? А я думал - это шесть белых гусей, которых святая Женевьева отдала городу за поместье Роньи!

- Долой медиков!

- Долой диспуты на заданные и на свободные темы!

- Швырну-ка я в тебя шапкой, казначей святой Женевьевы! Ты меня надул! Это чистая правда! Он отдал мое место в нормандском землячестве маленькому Асканио Фальцаспада из провинции Бурж, а ведь тот итальянец.

- Это несправедливо! - закричали школяры. - Долой казначея святой Женевьевы!

- Эй! Иоахим де Ладеор! Эй! Лук Даюиль! Эй! Ламбер Октеман!

- Чтоб черт придушил попечителя немецкой корпорации!

- И капелланов из Сент-Шапель вместе с их серыми меховыми плащами.

- Seu de pellibus grisis fourratis!

- Эй! Магистры искусств! Вон они, черные мантии! Вон они, красные мантии!

- Получается недурной хвост позади ректора!

- Точно у венецианского дожа, отправляющегося обручаться с морем.

- Гляди, Жеан, вон каноники святой Женевьевы.

- К черту чернецов!

- Аббат Клод Коар! Доктор Клод Коар! Кого вы ищете? Марию Жифард?

- Она живет на улице Глатиньи.

- Она греет постели смотрителя публичных домов.

- Она выплачивает ему свои четыре денье - qualuor denarios.

- Aut unum bombum.

- Вы хотите сказать - с каждого носа?

- Товарищи! Вон Симон Санен, попечитель Пикардии, а позади него сидит жена!

- Post equitem sedet atra сиrа.[9]

- Смелее, Симон!

- Добрый день, господин попечитель!

- Покойной ночи, госпожа попечительница!

- Экие счастливцы, им все видно, - вздыхая, промолвил все еще продолжавший цепляться за листья капители Жоаннес де Молендино.

Между тем присяжный библиотекарь Университета Андри Мюнье прошептал на ухо придворному меховщику Жилю Лекорню:

- Уверяю вас, сударь, что это светопреставление. Никогда еще среди школяров не наблюдалось такой распущенности, и все это наделали проклятые изобретения: пушки, кулеврины, бомбарды, а главное книгопечатание, эта новая германская чума. Нет уж более рукописных сочинений и книг. Печать убивает книжную торговлю. Наступают последние времена.

- Это заметно и по тому, как стала процветать торговля бархатом, ответил меховщик.

Но тут пробило двенадцать.

- А-а! - единым вздохом ответила толпа.

Школяры притихли. Затем поднялась невероятная сумятица; зашаркали ноги, задвигались головы; послышалось оглушительное сморканье и кашель; каждый старался приладиться, примоститься, приподняться. Наконец наступила полная тишина: все шеи были вытянуты, все рты полуоткрыты, все взгляды устремлены на мраморный стол. Но ничего нового на нем не появилось. Там по-прежнему стояли четыре судебных пристава, застывшие и неподвижные, словно раскрашенные статуи. Тогда все глаза обратились к возвышению, предназначенному для фландрских послов. Дверь была все так же закрыта, на возвышении - никого. Собравшаяся с утра толпа ждала полудня, послов Фландрии и мистерии. Своевременно явился только полдень.

Это было уже слишком!

Подождали еще одну, две, три, пять минут, четверть часа; никто не появлялся. Помост пустовал, сцена безмолвствовала.

Нетерпение толпы сменилось гневом. Слышались возгласы возмущения, правда, еще негромкие. «Мистерию! Мистерию!» - раздавался приглушенный ропот. Возбуждение нарастало. Гроза, дававшая о себе знать пока лишь громовыми раскатами, веяла над толпой. Жеан Мельник был первым, вызвавшим вспышку молнии.

- Мистерию, и к черту фландрцев! - крикнул он во всю глотку, обвившись, словно змея, вокруг своей капители.

Толпа принялась рукоплескать.

- Мистерию, мистерию! А Фландрию ко всем чертям! - повторила толпа.

- Подать мистерию, и притом немедленно! - продолжал школяр. - А то, пожалуй, придется нам для развлечения и в назидание повесить главного судью.

- Верно! - завопила толпа. - А для начала повесим его стражу!

Поднялся невообразимый шум. Четыре несчастных пристава побледнели и переглянулись. Народ двинулся на них, и им уже чудилось, что под его напором прогибается и подается хрупкая деревянная балюстрада, отделявшая их от зрителей.

То была опасная минута.

- Вздернуть их! Вздернуть! - кричали со всех сторон.

В это мгновение приподнялся ковер описанной нами выше одевальной и пропустил человека, одно появление которого внезапно усмирило толпу и, точно по мановению волшебного жезла, превратило ее гнев в любопытство.

- Тише! Тише! - раздались голоса.

Человек, дрожа всем телом, отвешивая бесчисленные поклоны, неуверенно двинулся к краю мраморного стола, и с каждым шагом его поклоны становились все более похожими на коленопреклонения.

Мало-помалу водворилась тишина. Слышался лишь тот еле уловимый гул, который всегда стоит над молчащей толпой.

- Господа горожане и госпожи горожанки! - сказал вошедший. - Нам предстоит высокая честь декламировать и представлять в присутствии его высокопреосвященства кардинала превосходную моралитэ под названием «Праведный суд Пречистой девы Марии». Я буду изображать Юпитера. Его преосвященство сопровождает в настоящую минуту почетное посольство герцога Австрийского, которое несколько замешкалось, выслушивая у ворот Боде приветственную речь ректора Университета. Как только его святейшество прибудет, мы сейчас же начнем.

Нет сомнения, что только вмешательство самого Юпитера помогло спасти от смерти четырех несчастных приставов. Если бы нам выпало счастье самим выдумать эту вполне достоверную историю, а значат, и быть ответственными за ее содержание перед судом преподобной нашей матери-критики, то во всяком случае против нас