Рем Георгійович Симоненко - Тарас Шевченко та його доба. Том 2

три недели умерла в крепости Эрлингфорской» (в 1774 году!). Правда, она жила на свободе в предместии, но далеко от своей донской станицы, на чужой холодной стороне. Государыня спросила у меня, куда ездил я летом. Узнав, что в Оренбург, осведомилась о Перовском с большим добродушием»110.

А ось запис у «Щоденнику» Олександра Сергійовича від 26 січня:

«Барон д’Aнтес111 и маркиз де Пина112, два шуана113, будут приняты в гвардию прямо офицерами. Гвардия ропщет»114.

Запис 28 лютого: «Протекший месяц был довольно шумен, – много балов, раутов etc… Государь позволил мне печатать «Пугачёва»; мне возвращена моя рукопись с его замечаниями (очень дельными). В воскресение на бале, в концертной, государь долго со мною разговаривал; он говорит очень хорошо, не смешивая обоих языков115, не делая обыкновенных ошибок и употребляя настоящие выражения»116.

Запис 6 березня: «Царь дал мне взаймы 20 000 на напечатание «Пугачёва». Спасибо»117.

Запис 17 березня: «Вчера было заседание литераторов у Греча об издании русского Conversations Lexikon. Нас было человек сто, большей частию неизвестных мне русских людей. Греч сказал мне предварительно: «Плюшар118 в этом деле есть шарлатан, а я пальяс: пью его лекарство и хвалю его»119. Так и вышло. Я подсмотрел много шарлатанства и очень мало толку. Предприятие в миллион, а выгоды не вижу. Не говорю уже о чести. Охота лезть в омут, где полощатся Булгарин, Полевой и Свиньин120. Гаевский подписался, но с условием. Князь Одоевский и я последовали его примеру. Вяземский не был приглашён на сие литературное сборище. Тут я встретил доброго Галича и очень ему обрадовался. Он был некогда моим профессором и ободрял меня на поприще, мною избранном. Он заставил меня написать для экзамена 1814 года мои «Воспоминания о Царском Селе». Устрялов сказывал мне, что издаёт процесс Никонов121. Важная вещь!122

2 апреля. Кн. Одоевский, доктор Гаевский, Зайцевский и я выключены из числа издателей Conversations Lexikon. Прочие были обижены нашей оговоркою; но честный человек, говорит Одоевский, может быть однажды обманут; но в другой раз обманут только дурак. Этот лексикон будет не что иное, как «Северная пчела»123 и «Библиотека для чтения»124 в полном порядке и объёме.

В прошлое воскресение обедал я у Сперанского125. Он рассказывал мне о своём изгнании в 1812 году. Он выслан был из Петербурга по Тихвинской глухой дороге. Ему дан был в провожатые полицейский чиновник, человек добрый и глупый. На одной станции не давали ему лошадей; чиновник пришёл просить покровительства у своего арестанта: «Ваше превосходительство! помилуйте! заступитесь великодушно. Эти канальи лошадей нам не дают». Сперанский у себя очень любезен. Я говорил ему о прекрасном начале царствования Александра: Вы и Аракчеев, вы стоите в дверях противоположных этого царствования, как гении Зла и Блага. Он отвечал комплиментами и советовал мне писать историю моего времени.

7 апреля…

Моя «Пиковая дама» в большой моде. Игроки понтируют на тройку, семёрку и туза… Гоголь по моему совету начал «Историю русской критики»126.

16-го. Вчера проводил Наталию Николаевну до Ижоры. Возвратясь, нашёл у себя приглашение на дворянский бал и приказ явиться к графу Литте127. Я догадался, что речь идёт о том, что я не явился в придворную церковь ни к вечерне в субботу, ни к обедне в Вербное воскресенье. Так и вышло: Жуковский сказал мне, что государь был недоволен отсутствием многих камергеров и камер-юнкеров, и сказал: «Если им тяжело выполнять свои обязанности, то я найду средство их избавить…»

Однако ж я не поехал на головомытьё, а написал изъяснение.

Говорят, будто бы на днях выйдет указ о том, что уничтожается право русским подданным пребывать в чужих краях. Жаль во всех отношениях, если слух сей оправдается.

3 мая… Вышел указ о русских подданных, пребывающих в чужих краях. Он есть явное нарушение права, данного дворянству Петром ІІІ; но так как допускаются исключения, то и будет одною из бесчисленных пустых мер, принимаемых ежедневно к досаде благомыслящих людей и во вред правительству.

10 мая. Несколько дней тому получил я от Жуковского записочку из Царского Села. Он уведомлял меня, что какое-то письмо моё ходит по городу и что государь о нём ему говорил. Я вообразил, что дело идёт о скверных стихах, исполненных отвратительного похабства и которое публика благосклонно и милостиво приписывала мне. Но вышло не то. Московская почта распечатала письмо, написанное мною Наталье Николаевне, и, нашед в нём отчёт о присяге великого князя, писанный, видно, слогом не официальным, донесла обо всём полиции. Полиция, не разобрав смысла, представила его государю, который сгоряча также его не понял. К счастию, письмо показано было Жуковскому, который и объяснил его. Всё успокоилось. Государю неугодно было, что о своём камерюнкерстве отзывался я не с умилением и благодарностию. Но я могу быть подданным, даже рабом, но холопом и шутом не буду и у царя небесного. Однако какая глубокая безнравственность в привычках нашего правительства. Полиция распечатывает письма мужа к жене и приносит их читать царю (человеку благовоспитанному и честному), и царь не стыдится в том признаться – и давать ход интриге, достойной Видока128 и Булгарина! Что ни говори, мудрено быть самодержавным129.

22 июля. Прошедший месяц был бурен130. Чуть было не поссорился я со двором, – но всё перемололось. Однако это мне не пройдёт131.

28 ноября. Я ничего не записывал в течение трёх месяцев. Я был в отсутствии – выехал из Петербурга за 5 дней до открытия Александровской колонны, чтоб не присутствовать при церемонии вместе с камер-юнкерами – своими товарищами… Воротился к 15 октября в Петербург, где и проживаю. «Пугачёв» мой отпечатан. Я ждал всё возвращения царя из Пруссии132.

5 декабря. Завтра133 надобно будет явиться во дворец. У меня ещё нет мундира. Ни за что не поеду представляться с моими товарищами камер-юнкерами, молокососами 18-летними. Царь рассердится, – да что мне делать…

Я всё-таки не был 6-го во дворце – и рапортовался больным. За мною царь хотел послать фельдъегеря или Арндта134.

18-го дек. Третьего дня был я наконец в Аничковом. Опишу всё в подробности в пользу будущего Вальтер Скотта.

Придворный лакей поутру явился ко мне с приглашением: быть в 8½ в Аничковом, мне в мундирном фраке, Наталье Николаевне как обыкновенно.