Гюго - Собор Парижской Богоматери, Гюго

к смерти.

- К смерти! - воскликнула Гудула, пошатнувшись, словно сраженная молнией. - К смерти! - медленно повторила она, пристально глядя на дочь.

- Да, матушка, - растерянно продолжала девушка. - Они хотят меня убить. Вот они идут за мной. Эта виселица - для меня! Спаси меня! Спаси меня! Они уже близко! Спаси меня!

Затворница несколько мгновений стояла, словно каменное изваяние, затем, с сомнением покачав головой, разразилась хохотом, своим ужасным прежним хохотом:

- О! О! Нет, ты бредишь! Как бы не так! Потерять ее - и чтобы это длилось пятнадцать лет, а потом найти - и только на одну минуту! И ее отберут у меня! Отнимут теперь, когда она прекрасна, когда она уже выросла, когда она говорит со мной, когда она любит меня! Они придут сожрать ее на моих глазах, на глазах матери! Нет! Это невозможно! Милосердный Господь не допустит этого.

Конный отряд, видимо, остановился, и чей-то голос крикнул издали:

- Сюда, господин Тристан! Священник сказал, что мы найдем ее возле Крысиной норы.

Снова послышался конский топот.

Затворница вскочила с отчаянным воплем.

- Беги! Беги, дитя мое! Я вспомнила все! Ты права. Это идет твоя смерть! О ужас! Проклятье! Беги!

Она просунула голову в оконце и быстро отшатнулась.

- Стой! - тихо, отрывисто и мрачно сказала она, судорожно сжимая руку цыганки, помертвевшей от ужаса. - Стой! Не дыши! Везде солдаты. Тебе не убежать. Слишком светло.

Сухие ее глаза горели. Она умолкла. Большими шагами ходила она по келье. Время от времени останавливалась и, вырывая у себя клок седых волос, рвала их зубами.

Вдруг она сказала:

- Они приближаются. Я с ними поговорю. Спрячься сюда, в этот угол. Они не заметят тебя. Я скажу, что ты убежала, что я тебя не удержала, и поклянусь Богом.

Она отнесла свою дочь в самый дальний угол кельи, куда снаружи нельзя было заглянуть. Там она усадила ее, позаботившись о том, чтобы руки и ноги ее не выступали из мрака, распустила ее черные волосы и, прикрыв ими белое ее платье, поставила перед ней свою кружку и камень единственное ее имущество, - уверенная в том, что эта кружка и этот камень помогут ей скрыть дочь. Немного успокоившись, она упала на колени и принялась молиться. День только занимался, и Крысиная нора еще тонула во тьме.

В это мгновение возле самой кельи послышался зловещий голос священника.

- Сюда! - кричал он. - Сюда, капитан Феб де Шатопер!

При звуке этого имени, этого голоса Эсмеральда, притаившаяся в своем углу, зашевелилась.

- Не двигайся! - прошептала Гудула.

В ту же секунду у кельи послышался шум голосов, конский топот и бряцанье оружия. Мать вскочила и встала перед оконцем, чтобы загородить его. Она увидела большой вооруженный отряд пешей и конной стражи, выстроившийся на Гревской площади. Начальник спрыгнул с лошади и подошел к ней.

- Старуха! - сказал этот свирепого вида человек затворнице. - Мы ищем ведьму, чтобы ее повесить. Нам сказали, что она у тебя.

Несчастная мать постаралась принять самый равнодушный вид.

- Не понимаю, что вы такое говорите, - ответила она.

Человек продолжал:

- Черт возьми! Что же он нам напел, этот сумасшедший архидьякон? Где он?

- Он исчез, господин, - ответил один из стрелков.

- Ну, старая дура, - продолжал начальник, - не врать! Тебе поручили стеречь колдунью. Куда ты ее девала?

Затворница, боясь отнекиваться, чтобы не возбудить подозрений, угрюмо и с показным простодушием ответила:

- Если вы говорите об этой высокой девчонке, которую мне час тому назад навязали, так она укусила меня, и я ее выпустила. Ну вот! А теперь оставьте меня в покое.

Начальник отряда скорчил недовольную гримасу.

- Смотри, не вздумай мне врать, старая карга! - повторил он. - Я Тристан-Отшельник, кум короля. Тристан-Отшельник, понимаешь? - Оглядывая Гревскую площадь, он добавил: - Здесь на это имя отзывается эхо.

- Будь вы хоть Сатана-Отшельник, больше того, что я сказала, я не скажу, и бояться вас мне нечего, - сказала Гудула, к которой снова вернулась надежда.

- Вот так баба, черт возьми! - воскликнул Тристан. - Значит, проклятая девка улизнула! Ну, а в какую сторону она побежала?

Гудула с равнодушным видом ответила:

- Кажется, по Овечьей улице.

Тристан обернулся и подал своему отряду знак двинуться в путь. Затворница перевела дыхание.

- Господин! - вдруг заговорил один из стрелков. - Спросите старую ведьму, почему у нее сломаны прутья оконной решетки.

Этот вопрос наполнил сердце несчастной матери мучительной тревогой. Однако она не совсем утратила присутствия духа.

- Они всегда были такие, - запинаясь, ответила она.

- Уж будто! - возразил стрелок. - Еще вчера они стояли тут красивым черным крестом, который призывал к благочестию!

Тристан исподлобья взглянул на затворницу.

- Ты что это, бабушка, путаешь?

Несчастная сообразила, что все зависит от ее выдержки; тая в душе смертельную тревогу, она рассмеялась. На это способна лишь мать.

- Вот тебе раз! - сказала она. - Да этот человек пьян, что ли? Еще год тому назад тележка, груженная камнями, задела решетку оконца и погнула прутья! Уж как я проклинала возчика!

- Это верно, - поддержал ее другой стрелок, - я сам видел.

Всегда и всюду найдутся люди, которые все видели. Это неожиданное свидетельство стрелка ободрило затворницу, которую этот допрос заставил пережить чувства человека, переходящего пропасть по лезвию ножа.

Но ей суждено было беспрестанно переходить от надежды к отчаянию.

- Если бы решетку сломала тележка, то прутья вдавились бы внутрь, а они выгнуты наружу, - заметил первый стрелок.

- Эге! - обратился Тристан к стрелку. - Нюх-то у тебя, словно у следователя Шатле. Ну что ты на это скажешь, старуха?

- Боже мой! - воскликнула дрожащим от слез голосом доведенная до отчаяния Гудула. - Клянусь вам, господин, что эти прутья поломала тележка. Вы ведь слыхали, вон тот человек сам это видел. А потом, какое все это имеет отношение к вашей цыганке?

- Гм!.. - проворчал Тристан.

- Черт возьми! - воскликнул стрелок, польщенный похвалою начальника. - А надлом-то на прутьях совсем свежий!

Тристан покачал головой. Гудула побледнела.

- Когда, говоришь, проезжала здесь тележка!

- Да вроде как месяц тому назад или недели две, монсеньер. Хорошо не помню.

- А сначала она говорила, что год, - заметил стрелок.

- Подозрительно! - сказал Тристан.

- Монсеньер! - закричала Гудула, все еще прижимаясь к оконцу и трепеща при мысли, что подозрение может заставить их заглянуть в келью. Господин! Клянусь, эту решетку сломала тележка. Клянусь вам всеми небесными ангелами. А если я вру, то пусть я буду проклята навеки, пусть буду вероотступницей!

- Уж очень горячо ты клянешься! - сказал Тристан, окидывая ее инквизиторским взглядом.

Бедная женщина чувствовала, что теряет самообладание. Она стала делать промахи, с ужасом сознавая, что говорит совсем не то, что надо.

Как раз в эту минуту прибежал