Бальзак - Блеск и нищета куртизанок, Бальзак

возразил Жак Коллен.

- Это уже кое-что! - сказал убийца. - Ну, а дальше?

- Я не спрашиваю, где твои деньги, я хочу знать, что ты думаешь с ними делать…

Чистюлька следил за непроницаемым взглядом своего даба; тот холодно продолжал:

- Есть у тебя какая-нибудь маруха, которую ты любишь, ребенок или дружок, нуждающийся в помощи? Я буду на воле через час, я могу помочь, если ты кому-нибудь хочешь добра.

Чистюлька колебался, им владела нерешительность. Тогда Жак Коллен выдвинул последний довод.

- Твоя доля в нашей кассе тридцать тысяч франков; оставляешь ты ее товарищам или отдаешь кому другому? Твоя доля в сохранности, могу ее передать нынче же вечером тому, кому ты захочешь ее отказать.

Лицо убийцы выдало его удовлетворение.

«Он в моих руках!» - сказал про себя Жак Коллен.

- Но не зевай, решай скорее!.. - шепнул он на ухо Чистюльке. - Старина, у нас нет и десяти минут… Генеральный прокурор вызовет меня, и у нас с ним будет деловой разговор. Он у меня в руках, этот человек. Я могу свернуть шею Аисту! Уверен, что я спасу Мадлену.

- Если ты спасешь Мадлену, добрый мой даб, то ты можешь и меня…

- Полно распускать нюни, - отрывисто сказал Жак Коллен. - Делай завещание.

- Ну, так и быть! Я хотел бы деньги отдать Гоноре, - отвечал Чистюлька жалобным голосом.

- Вот оно что!.. Ты живешь с вдовой Моисея, того самого еврея, что хороводился с южными Тряпичниками? - спросил Жак Коллен.

Подобно великим полководцам, Обмани-Смерть превосходно знал личный состав всех шаек.

- С той самой! - сказал Чистюлька, чрезвычайно польщенный.

- Красивая женщина! - сказал Жак Коллен, умевший отлично управлять этими страшными человекоподобными машинами. - Маруха ладная! У нее большие знакомства и отменная честность! Настоящая шильница. А-а! Ты все таки спутался с Гонорой! Разве не стыдно было тебе угробить себя с какой-то марухой? Малява! Зачем не завел честную торговлишку, мог бы перебиваться!.. А она работает?

- Она устроилась, у нее заведение на улице Сент-Барб…

- Стало быть, ты делаешь ее твоей наследницей? Вот до чего доводят нас эти негодницы, когда мы, по глупости, любим их…

- Да, но не давай ей ни каньки (ни гроша), покуда я не сковырнусь!

- Твоя воля священна, - сказал Жак Коллен серьезным тоном. - А дружкам ни гроша?

- Ни гроша! Они меня продали, - отвечал Чистюлька злобно.

- Кто тебя выдал? Хочешь, я отомщу за тебя? - с живостью сказал Жак Коллен, пытаясь вызвать в нем чувство, способное еще взволновать такие сердца в подобные минуты. - Кто знает, старый мой друг, не удастся ли мне ценою этой мести помирить тебя с Аистом?

Тут убийца, ошалевший от счастья, бессмысленно уставился на своего даба.

- Но, - сказал даб в ответ на это красноречивое выражение, которое приняла физиономия каторжника, - я теперь ломаю комедию только ради Теодора. Ежели водевиль увенчается успехом, старина, то для одного из моих дружков, а ты из их числа, я способен на многое…

- Если ты только расстроишь сегодняшнюю церемонию с бедняжкой Теодором, я сделаю все, что ты захочешь.

- Да она уже расстроена. Уверен, что выужу его сорбонну из когтей Аиста. Видишь ли, Чистюлька, коли ты не хочешь сгореть, надо протянуть друг дружке руку… Один ни черта не сделаешь…

- Твоя правда! - вскричал убийца.

Согласие между ними так прочно восстановилось и вера его в даба была столь фанатична, что Чистюлька не колебался больше.

Он открыл тайну своих сообщников, тайну, так крепко хранимую до сих пор. А Жак Коллен этого только и желал.

- Так вот! В мокром деле Рюфар, агент Биби-Люпена, был в одной трети со мной и с Годе…

- Вырви-Шерсть?.. - вскричал Жак Коллен, называя Рюфара его воровской кличкой.

- Он самый! Канальи продали меня, потому что я знаю их тайник, а они моего не знают…

- Э! Да это мне на руку, ангел мой! - сказал Жак Коллен.

- Как это так?

- Да ты погляди, - отвечал даб, - как выгодно человеку довериться мне безоговорочно! Ведь теперь твоя месть - козырь в моей игре! Я не спрашиваю тебя, где твой тайник. Ты скажешь мне о нем в последнюю минуту; но сейчас скажи мне все, что касается Рюфара и Годе.

- Ты был нашим дабом, ты им навсегда и останешься! У меня не будет тайн от тебя, - отвечал Чистюлька. - Мое золото в погребе у Гоноры.

- А не продаст тебя твоя маруха?

- Дудки! Она и знать не знает о моем рукоделии! - продолжал Чистюлька. - Я напоил Гонору, хотя эта женщина и на духу у кармана ничего не вызвонит (и на допросе у полицейского комиссара не проболтается). Только уж очень много золота!

- Да, тут может скиснуть самая чистая совесть! - заметил Жак Коллен.

- Стало быть, зеньки пялить на меня было некому… Вся живность спала в курятнике. Золото на три фута под землей, за бутылями с вином. А сверху я насыпал щебня и известки.

- Ладно! - сказал Жак Коллен. - А другие тайники?

- Рюфар пристроил свой слам у Гоноры, в комнате бедняжки… Она у него в руках, - боится, чтобы ее не обвинили как сообщницу в укрывательстве краденого и чтобы не пришлось ей кончить дни в Сен-Лазаре.

- Ах, ракалья! Вот как фараоново племя (полиция) заканчивает воспитание воров! - сказал Коллен.

- Годе стащил свой слам к сестре, прачке, честной девушке. А девчонка и не подозревает, что может заработать пять лет голодной! Парень поднял половицы, положил их обратно и задал винта!

- Знаешь, на что ты мне нужен? - сказал тогда Жак Коллен, вперив в Чистюльку свой властный взгляд.

- На что?

- Чтобы ты взял на себя дело Мадлены…

Чистюлька отпрянул было назад, но под пристальным взглядом даба тут же снова принял позу, выражающую покорность.

- Э-ге! Ты уже отлыниваешь! Путаешь мне карты! Да ты пойми, четыре убийства или три, не все ли равно?

- Может и так…

- Клянусь мегом Великого братства, нет у тебя сиропа в вермишелях (крови в жилах). А я-то думал тебя спасти!..

- А как?

- Малява! Обещай вернуть золото семье, вот ты и в расчете! И закатишься на лужок пожизненно. Я ни гроша не дал бы за твою сорбонну, будь у них деньги в кармане, но сейчас ты стоишь семьсот тысяч, дурень!

- Даб! Даб! - вскричал Чистюлька на верху блаженства.

- И кроме того, - продолжал Жак Коллен, - мы свалим убийство на Рюфара… Тут-то Биби-Люпену конец… Он у меня в руках!

Чистюлька остолбенел, пораженный этой мыслью, глаза его расширились, он стоял точно изваяние. После трех месяцев тюрьмы и долгих совещаний с дружками, которым он не назвал своих сообщников, готовясь предстать перед судом присяжных и