Бальзак - Гобсек, Бальзак

диадемы, поворачивал их, определяя чистоту воды, оттенок и грань алмазов, искал, нет ли изъяна. Он вытаскивал их из ларчика, укладывал обратно, опять вынимал, опять поворачивал, чтобы они заиграли всеми таившимися в них огнями. В эту минуту он был скорее ребёнком, чем стариком, или, вернее, он был и ребёнком и стариком.

- Хороши! Ах, хороши! Такие бриллианты до революции стоили бы триста тысяч! Чистейшей воды! Несомненно, из Индии - из Голконды или из Висапура. Да разве вы знаете им цену! Нет, нет, во всём Париже только Гобсек сумеет их оценить. При Империи запросили бы больше двухсот тысяч, чтобы сделать на заказ такие уборы. - И с досадливым жестом он добавил: - А нынче бриллианты падают в цене, с каждым днём падают! После заключения мира Бразилия наводнила рынок алмазами, хоть они и желтоватой воды, не такие, как индийские. Да и дамы носят теперь бриллианты только на придворных балах. Вы, сударыня, бываете при дворе?

И, сердито бросая эти слова, он с невыразимым наслаждением рассматривал бриллианты один за другим.

- Хорош! Без единого пятнышка! - бормотал он. - А вот на этом точечка! А тут трещинка! А этот - красавец! Красавец!

Всё его бледное лицо было освещено переливающимися отблесками алмазов, и мне пришли на память в эту минуту зеленоватые старые зеркала в провинциальных гостиницах, тусклое стекло которых совсем не отражает световых бликов, а смельчаку, дерзнувшему поглядеться в них, преподносит образ человека, умирающего от апоплексического удара.

- Ну так как же? - спросил граф, хлопнув Гобсека по плечу.

Старый младенец вздрогнул. Он оторвался от любимых игрушек, положил их на письменный стол, сел в кресло и вновь стал только ростовщиком, учтивым, но холодным и жёстким, как мраморный столб.

- Сколько вы желали бы занять?

- Сто тысяч. На три года, - ответил граф.

- Что ж, можно, - согласился Гобсек, осторожно доставая из шкатулки красного дерева свою драгоценность - неоценимые, точнейшие весы. Он взвесил бриллианты, определяя на глаз (бог весть как!) вес старинной оправы. Во время этой операции лицо его выражало и ликование и стремление побороть его. Графиня словно оцепенела, погрузившись в раздумье; и я порадовался за неё, - мне казалось, что эта женщина увидела вдруг, в какую глубокую пропасть она скатилась. Значит, совесть у неё ещё не совсем заглохла, и, может быть, достаточно только некоторого усилия, достаточно лишь протянуть сострадательную руку, чтобы спасти её. И я сделал попытку.

- Это ваши собственные бриллианты, сударыня? - спросил я.

- Да, сударь, - ответила она, надменно взглянув на меня.

- Пишите акт о продаже с последующим выкупом, болтун, - сказал Гобсек и, встав из-за стола, указал мне рукой на своё кресло.

- Вы, сударыня, вероятно, замужем? - задал я второй вопрос.

Графиня нетерпеливо кивнула головой.

- Я отказываюсь составлять акт! - воскликнул я.

- Почему это? - спросил Гобсек.

- Как «почему»? - возмутился я и, отведя старика к окну, вполголоса сказал: - Замужняя женщина во всём зависит от мужа, сделка будет признана незаконной, а вам не удастся сослаться на своё неведение, раз налицо будет акт. Вам придётся предъявить эти бриллианты, так как в акте будут указаны их вес, стоимость и грань.

Гобсек прервал меня кивком головы и повернулся к двум преступникам.

- Он прав. Условия меняются. Восемьдесят тысяч наличными, а бриллианты останутся у меня, - добавил он глухим и тоненьким голоском. - При сделках на движимое имущество собственность лучше всяких актов.

- Но… - заговорил было де Трай.

- Соглашайтесь или берите обратно, - перебил его Гобсек и протянул ларчик графине. - Я не хочу рисковать.

- Гораздо лучше для вас броситься к ногам мужа, - шепнул я графине.

Ростовщик понял по движению моих губ, что я сказал, и бросил на меня холодный взгляд.

Молодой щёголь побледнел как полотно. Графиня явно колебалась. Максим де Трай подошёл к ней, и, хотя он говорил очень тихо, я расслышал слова: «Прощай, дорогая Анастази. Будь счастлива. А я… Завтра я уже избавлюсь от всех забот».

- Сударь! - воскликнула графиня, быстро повернувшись к Гобсеку. - Я согласна, я принимаю ваши условия.

- Ну вот и хорошо! - отозвался старик. - Трудно вас уломать, красавица моя. - Он подписал банковский чек на пятьдесят тысяч и вручил его графине. - А вдобавок к этому, - сказал он с улыбкой, очень похожей на вольтеровскую, - я в счёт остальной платёжной суммы даю вам на тридцать тысяч векселей, самых бесспорных, самых для вас надёжных. Всё равно что золотом выложу эту сумму. Граф де Трай только что сказал мне: «Мои векселя всегда будут оплачены», - добавил Гобсек, подавая графине векселя, подписанные графом, опротестованные накануне одним из собратьев Гобсека и, вероятно, проданные ему за бесценок.

Максим де Трай разразился рычанием, в котором явственно прозвучали слова: «Старый подлец!»

Гобсеки бровью не повёл, спокойно достал из картонного футляра пару пистолетов и холодно сказал:

- Первый выстрел за мной, по праву оскорблённой стороны.

- Максим! - тихо вскрикнула графиня, - извинитесь. Вы должны извиниться перед господином Гобсеком.

- Сударь, я не имел намерения оскорбить вас, - пробормотал граф.

- Я это прекрасно знаю, - спокойно ответил Гобсек. - В ваши намерения входило только не заплатить по векселям.

Графиня встала и, поклонившись, выбежала, видимо, охваченная ужасом. Графу де Трай пришлось последовать за ней, но на прощанье он сказал:

- Если вы хоть словом обмолвитесь обо всём этом, господа, прольётся ваша или моя кровь.

- Аминь! - ответил ему Гобсек, пряча пистолеты. - Чтобы пролить свою кровь, надо её иметь, милый мой, а у тебя в жилах вместо крови - грязь.

Когда хлопнула наружная дверь и оба экипажа отъехали, Гобсек вскочил с места и, приплясывая, закричал:

- А бриллианты у меня! А бриллианты-то мои! Великолепные бриллианты! Дивные бриллианты! И как дёшево достались! А-а, господа Вербруст и Жигонне! Вы думали поддеть старика Гобсека? А я сам вас поддел! Я всё получил сполна! Куда вам до меня! Мелко плаваете! Какие у них глупые будут рожи, когда я расскажу нынешнюю историю между двумя партиями в домино!

Эта свирепая радость, это злобное торжество дикаря, завладевшего блестящими камешками, ошеломили меня. Я остолбенел, онемел.

- Ах, ты ещё тут, голубчик! Я и забыл совсем. Мы нынче пообедаем вместе. У тебя пообедаем, - я ведь не веду хозяйства, а все эти рестораторы с их подливками да соусами, с их винами - сущие душегубы. Они самого дьявола отравят.

Заметив наконец выражение моего лица, он сразу вернулся к холодной бесстрастности.

- Вам этого не понять, - сказал он, усаживаясь у камина, где стояла на жаровне жестяная кастрюлька с молоком. - Хотите позавтракать со мной? - добавил он. - Пожалуй, и на двоих хватит.

- Нет, спасибо, - ответил я. - Я всегда