Бальзак - Блеск и нищета куртизанок, Бальзак

- Вы здесь, сударыня! - вскричал генеральный прокурор, предлагая ей свое собственное кресло. - И в какую минуту! Вот господин Камюзо, сударыня, - сказал он, указывая на следователя. - Бован, - продолжал он, обращаясь к знаменитому министерскому оратору времен Реставрации, - подожди меня у первого председателя, он еще у себя. Я приду туда.

Граф Октав де Бован понял, что не только он был тут лишним, но и генеральный прокурор искал повода покинуть свой кабинет.

Госпожа де Серизи не совершила ошибки, она не отправилась во Дворец правосудия в своей великолепной двухместной карете с синим верхом, украшенным ее гербом, с кучером в галунах и двумя лакеями в коротких штанах и белых шелковых чулках. Перед тем как выехать, Азия убедила обеих знатных дам в необходимости воспользоваться фиакром, в котором она приехала с герцогиней; она также потребовала, чтобы любовница Люсьена надела наряд, который для женщин стал тем же, чем был когда-то серый плащ для мужчин. На графине было коричневое пальто, старая черная шаль и бархатная шляпка с очень густой черной кружевной вуалью взамен оборванных цветов.

- Вы получили наше письмо?.. - обратилась она к Камюзо, замешательство которого она приняла за почтительное удивление.

- Увы! Чересчур поздно, графиня, - отвечал следователь, у которого ума и такта доставало лишь в стенах его кабинета и лишь в отношении подследственных.

- Как чересчур поздно?

Она посмотрела на г-на де Гранвиля: на его лице было написано крайнее смущение.

- Не может быть чересчур поздно, - прибавила она повелительно.

Женщины, красивые женщины, поставленные так высоко, как г-жа де Серизи, - это баловни французской цивилизации. Если бы женщины других стран знали, что такое в Париже модная женщина, богатая и титулованная, они все мечтали бы приехать туда, чтобы наслаждаться этой великолепной, царственной властью. Женщины, целиком посвятившие себя соблюдению правил приличия, этой коллекции мелочных законов, уже не раз упомянутой в Человеческой комедии под названием Женского кодекса, смеются над законами, которые созданы мужчинами. Они говорят все, что им вздумается, они не страшатся никаких ошибок, никакого безрассудства, ибо они отлично поняли, что не ответственны ни за что, помимо своей женской чести и детей. Они, смеясь, говорят самые чудовищные вещи. Они по всякому поводу повторяют слова красавицы г-жи Бован, сказанные в первую пору ее замужества своему мужу, за которым она явилась в Дворец правосудия: «Суди скорее, и поедем!»

- Сударыня, - сказал генеральный прокурор, - господин Люсьен де Рюбампре не повинен ни в краже, ни в отравлении; но господин Камюзо принудил его сознаться в преступлении более серьезном!..

- В чем же? - спросила она.

- Он признал себя, - сказал ей на ухо генеральный прокурор, - другом и воспитанником беглого каторжника. Аббат Карлос Эррера, этот испанец, живший около семи лет вместе с ним, видимо, наш знаменитый Жак Коллен…

Каждое слово судейского было для г-жи де Серизи ударом железной дубинки; но это громкое имя добило ее.

- И что же теперь? - спросила она чуть слышно.

- То, - отвечал шепотом г-н де Гранвиль, заканчивая фразу графини, - что каторжник будет предан суду присяжных, а Люсьен, если и не предстанет перед судьями рядом с ним как заведомо извлекавший выгоду из преступлений этого человека, то явится туда как свидетель, с весьма испорченной репутацией…

- О нет! Никогда этого не будет!.. - воскликнула она с необыкновенной уверенностью. - что касается меня, я не поколеблюсь в выборе между смертью и перспективой услышать, что человека, которого свет знал как моего близкого друга, объявят в судебном порядке приятелем каторжника… Король благоволит к моему мужу.

- Сударыня, - улыбаясь, сказал громко генеральный прокурор, - король не вправе оказать влияние даже на самого ничтожного судебного следователя в своем королевстве, как на ход прений в суде присяжных. В этом величие наших новых установлений. Я сам поздравил сейчас господина Камюзо, ведь он так ловко…

- Так неловко! - живо возразила графиня, которую близость Люсьена с бандитом тревожила гораздо меньше, чем его связь с Эстер.

- Если бы вы прочли допрос, который учинил господин Камюзо обоим подследственным, вы увидели бы, что все зависит от него…

Бросив эту фразу и взгляд, по-женски или, если угодно, по-прокурорски хитрый - единственно, что генеральный прокурор мог себе позволить, - он направился к двери кабинета. У самого порога он обернулся и прибавил:

- Сударыня, прошу прощения. Мне надо сказать два слова Бовану…

На светском языке для графини это означало: «Я не могу быть свидетелем того, что произойдет между вами и Камюзо».

- Что это за допросы? - спокойно спросила Леонтина, обращаясь к Камюзо, совершенно оробевшему перед женой одного из самых высокопоставленных лиц государства.

- Сударыня, - отвечал Камюзо, - протоколист записывает вопросы следователя и ответы подследственных; протокол подписывают протоколист, следователь и подследственные. Протоколы - это составные элементы судебной процедуры, они устанавливают обвинение и предают обвиняемых суду присяжных.

- Ну, а если уничтожить эти допросы?.. - продолжала она.

- О сударыня, это было бы преступлением, которого не может совершить ни один судейский, - преступлением против общества.

- Еще большим преступлением против меня было их писать; но сейчас это единственная улика против Люсьена. Послушайте, прочтите мне его допрос, чтобы я могла понять, осталось ли какая-нибудь возможность спасти нас всех. Боже мой, ведь речь идет не только обо мне, ибо я спокойно покончила бы с собою, речь идет также о благополучии господина де Серизи.

- Сударыня, - сказал Камюзо, - не подумайте, что я забыл о почтении, которое обязан питать к вам. Если бы следствие вел другой, допустим, господин Попино, это бы было гораздо большим несчастьем для вас, ибо он не пришел бы просить совета у генерального прокурора. Кстати, сударыня, у господина Люсьена захватили все, даже ваши письма…

- О, мои письма!

- Вот они, опечатанные! - сказал судейский.

Графиня в полном смятении, позвонила, как если б она была у себя дома; вошел служитель канцелярии генерального прокурора.

- Свечу! - приказала она.

Служитель зажег свечу и поставил на камин; тем временем графиня просматривала письма, перечитывала, комкала их и бросала в камин. Вскоре графиня подожгла эту кучу бумаги, пользуясь последним скрученным письмом как факелом. Камюзо, держа в руке оба протокола, с глупым видом смотрел на пылавшую бумагу. Графиня, казалось, всецело поглощенная уничтожением доказательств своей нежности, исподтишка наблюдала за следователем. Улучив момент и рассчитав движения, она с ловкостью кошки выхватила у него оба протокола и бросила их в огонь; Камюзо вытащил их оттуда, но графиня кинулась на следователя и вцепилась в горящие бумаги. Последовала борьба, Камюзо восклицал: «Сударыня! Сударыня! Вы покушаетесь на… Сударыня…»

В кабинет кто-то вбежал, и графиня невольно вскрикнула, узнав графа де Серизи, вслед за которым входили де