Лусн Таг - Два дня, Лусн Таг

  Я боюсь, что останусь четырнадцатилетним и не узнаю об этом. Еще четыре месяца до моего пятнадцатилетия. Четыре месяца — это сто двадцать два дня. Сто двадцать два дня сейчас очень долго для того, чтобы остаться в живых. Выживу ли я?

   Вчера наш сосед Дима остался шестнадцатилетним. Через два дня они должны были уехать за границу. Тётя ждала. Для него там, в его доме, в Испании, она приготовила отдельную комнату, обустроила её, прислала Диме фото. Телефон в руках он зашёл в наш подвал.

— Посмотри, это моя новая комната, — глаза были одновременно и грустными, и счастливыми, — тётя меня очень любит, ждёт.

— Ты хочешь уехать?

— Не очень. Если бы не война, я бы не уехал, — голос дрогнул, замолчал.

— Ты будешь скучать по нам?

— Конечно, ты думаешь, там легко будет найти друга? У тёти нет детей.

— Когда война закончится, ты вернёшься?

— Если будет место для возвращения. Ты думаешь, наш дом уцелеет? — в вопросе смешались сомнение и надежда, и трудно сказать, что было больше.

-  Не знаю…

    Мы замолчали и больше не смогли нарушить тишину. Я думал о уходящих людях. Многие уходят, и, вероятно, немногие вернутся. Многие остаются, и с каждым днем увеличивается кладбище. Дима встал, не сказав ни слова, на мгновение остановился, но, не оглядываясь, ушел: Знаю, он не хотел, чтобы я увидел его слезы. Он не знал, что мои глаза тоже были мокрые. Откуда было ему знать,  что он не успеет уехать, что два дня это очень долго, чтобы остаться в живых…

   Этой ночью сильно бомбили. Мы с мамой остались в подвале. Утром  узнали, что дом Димы больше не существует. Ракета попала в их дом. Подвал также разрушился, и он остался с матерью под завалами. Спасатели несколько часов разбирали завалы, пока не нашли тела. Я не смог смотреть, когда доставали тела. Я слышал, что Диму нашли, и он не жив. Первое, что я подумал в тот момент, это то, что он не вернется, потому что не уехал, остался. Я ушел, не оглядываясь. Я не хотел увидеть тело. Я хотел, чтобы Дима не изменился в моей памяти, чтобы я не видел, как кровь вытекла из его тела, чтобы он не был пыльным и мертвым. Я не пошел на похороны, остался дома, точнее в подвале, и он остался жив в моей памяти. Многие из погибших живы в моей памяти, я не хочу видеть мертвых людей. Возможно, очень трудно жить с кладбищем в сердце, пусть они хотя бы для меня остаются живы - улыбаются, смеются, даже плачут, лишь бы были живыми.

   Диму с его матерю похоронили под огнем. Моя мама сказала, что день был очень мрачным, солнце, наверное, стыдится выйти, когда хоронят детей. Я осталась одна с мамой: из друзей остался только Дима...

   Несколько дней назад бомбардировки стали еще чаще. Теперь я думаю, что, возможно, я уже не буду пятнадцатилетним. Как-то не верится, что буду. После Димы я понял, что у войны свои цвета, которых раньше не замечала — пыльный, земляной, огненный, кровавый. Теперь на улице нет других цветов. В подвале еще остались цвета прежней жизни, но они не доходят до моего сознания из глаз. На улице сейчас большие руины, сгоревшие дома и земля. Люди сейчас — это ходячая земля, вероятно, и я уже тоже... В каждом звуке ракеты есть запах крови, и жертвы определенно не успевают понять, что на этот раз это был запах их крови...

   Через несколько дней нашего дома не было. Он превратился в большую кучу камней, в которой было много мусора: рваные тряпки, деревяшки, куски металла, сломанные шифера. Ничего не осталось, что могло бы пригодиться человеку. Создавалось впечатление, что мои родители всю свою жизнь собирали мусор за деньги. Теперь у нас ничего нет, кроме того, что мы живы. На этот раз нам повезло, что мы были в подвале. Наш подвал мой отец построил рядом с летним домиком, и это спасло нас. Если бы он был рядом с домом, мы, вероятно, остались бы под завалами, как Дима. Три года назад мой отец умер от рака и не увидел, что построенный им дом больше не существует.

   Моя мать решила, что оставаться больше нет смысла, и решила, что мы должны выбраться, как она сказала, из этого ада. Волонтеры помогали желающим, и моя мать обратилась к ним. Они сказали, что машина приедет через два дня. Опять два дня. После Димы я не люблю это словосочетание - два дня. Я задумалась, что, возможно, я тоже не переживу эти два дня, как Дима. Но мне снова повезло, и мы выехали через два дня.

   В машине, кроме нас, была наша соседка с двумя дочерьми - шести и девяти лет. Они тоже ехали в неизвестность. Мы ехали на запад. Мы не знали, где нас разместят и что с нами будет, единственной надеждой было то, что там меньше прилетают ракеты. Выехали рано утром. Дорога была очень трудной, выбоины на асфальте от снарядов были настолько глубокими, что машина объезжала их, и дорога становилась еще длиннее. За окном были разрушенные и сожженные дома, остатки железного мусора от автомобилей. Мои воспоминания и то, что я увидел, были совершенно разными мирами.

У меня болит нога выше колена. Я мерзну. Что-то горит. Запах дыма заполнил мою ноздрю, достиг горла и душит. Не могу открыть глаза - печет. Чувствую тепло огня сзади. Моя спина, кажется, горит. Мне нужно ползти, уходить от огня. Где моя мама? Я не могу дышать. Я кашляю.

- Мааа! - кричу, но нет ни звука. Я слышу только, как огонь ненасытно поглощает все, что встречает на своем пути... и меня тоже...

Я тоже остался...

Кінець